Говорят, Павлу повезло, что мать умерла с парализованным языком, - как пить дать, она прокинула бы его с наследством. А так, - стал он править. Вот его путь к трону.
    Павел родился 20 сентября 1754 года. Казенное большинство до сих пор признает его сыном Петра III и Екатерины II. Но народ рад также считать Павлика сыном графа Салтыкова или, вообще, - чухонским младенцем, подброшенным Екатерине взамен мертворожденной дочери. Распространяя эти рискованные слухи, народ желает династии добра, -  чтобы в романовские трубы попала хоть какая-нибудь свежая кровь. Случившиеся вскоре синдромы, увы, свидетельствуют, что народ и на сей раз просчитался.
    Павлик рос, и в восьмилетнем возрасте наблюдал картину дворцового переворота. Все бегали-бегали, скакали то в Гатчину, то в Петергоф, потом папа умер, а мама стала ходить с голубой ленточкой через плечо. В сиротство мальчику верить не хотелось, и до самого восшествия на престол он внимательно прислушивался к шепоту о самозванцах. Первое, что спросил у бывшего фаворита Петра графа Гудовича, возвращенного из ссылки: “Жив ли мой отец?”.
    Воспитание наследника последовательно поручалось братьям Никите и Петру Паниным и Денису Фонвизину. Эти крепко мыслящие парни пытались внушить ученику тайные мысли о конституции, либерализме, просвещении, которыми без осложнений переболела в молодости Екатерина. Но наставники скончались по очереди, и Павел остался наедине с прозой жизни.
    В 1772 году его женят на принцессе Дармштадт-Гессенской Вильгельмине, которую вуалируют православным именем Наталья Алексеевна...
    Гессенский дом снабжал невестами Европу в течение нескольких веков, Романовы брали там девок ровно сто лет. Девчата были симпатичные, но кровь у них оказалась не лучшего разлива: через нее по женской линии (но мужчинам!) передавалась бомба замедленного действия - дрянная болячка гемофилия. Через сто лет она и у нас сработает!
    А в те первые месяцы после свадьбы молодая жена случайно обнаруживается в постели Андрея Разумовского, дружка мужа, - ну, промахнулась, с кем не бывает! Злобная Екатерина перехватывает нежные письма невестки и читает их сыну. Разумовского увозят домой - к хохлам, но куда девать блудницу? Не успели обсудить это деликатное дело, как Наталья Алексеевна услужливо умирает с багровыми пятнами на локтях.
    Попытка номер два. Заботливая мать в 1776 году женит сына на принцессе Вюртембергской (вот как нашими бабами брезгуют!). Немочку переименовывают в Марию Федоровну и она начинает работать, как автомат Шмайссера:
    1777 – сын Александр,
    1779 – сын Константин,
    и далее в том же темпе еще восемь раз по разу. Итого десять – полная мать-героиня СССР. Хорошо, хоть тройни не рожала.
    Между династическими потугами Мария успевает проехать с мужем по Европе, не ленится участвовать в кружках против Екатерины. Молодому двору не нравится материнская модель: Екатерина как-то быстро обрусела, о Германии забыла, увлеклась Россией без остатка. Идеи Конституции отбросила.
    Кружки шепчутся вовсю, за это Императрица отбирает у Марии всех ее деток – по мере вылупления , - чтоб “воспитывать их русскими”...
    Вы видите? – я прав! – “русский” – это не формула крови, не генеалогическая древесина прочных пород, это – плод воспитания, набор привычек, обычай поведения за столом...
    Детей воспитывают “правильно”, - это потом рванет, - но и в самом Павле происходят образовательные перемены. Страшная Французская революция, казни монархов, странная смерть австрийского императора Леопольда и убийство короля Швеции Густава делают претендента на корону подозрительным. В Европе заканчивается эпоха эволюционной либерализации. Парижский взрыв бросает уцелевших монархов вправо, они поголовно поражаются манией преследования. И сын становится более радикальным консерватором, более резким монархистом, чем порфироносная мать. “Я тотчас бы все прекратил пушками!” – мечтает он.
    Решительность пригодилась наследнику в день смерти матери. При объявлении о ее кончине Павел ввел во дворец потешное голштинское войско, созданное в подражание великому прадеду, - только без пьянства и разврата, утвержденных петровским уставом. Граф Безбородко сам показал Павлу, где лежат шкатулки с бумагами покойной. Камины пылали вовсю! Даже если и были какие-то писанные завещания, они пошли на смягчение российского климата...
    Когда тебе 42 года, а ты привык считаться инфантом; когда нужно браться за гуж великой державы и вытаскивать скрипучий воз из пламени европейской революции, а ты играешь в солдатики; когда ты столько мечтал о власти и столько переменил воображаемых государственных систем, а государство твое – вот оно лежит залитое ноябрьской слякотью, - как тут править? Вот и несет тебя головной сумбур, не поймешь куда.
    Павел устанавливает свои законы, штампует их с безумной, доселе невиданной производительностью – в среднем по 42 ежемесячно – всего 2179 за пять неполных лет. Вдвое кроет рекордный по суетливости период от Петра I до Екатерины II (21 закон в месяц), в пять раз превосходит великого прадеда (8), почти вчетверо – расчетливую мать (12). От такой командной густоты система управления дуреет, - мы это знаем по нынешней думской практике, - исполнители сбиваются с ноги, не успевают даже скудно размышлять.
    Павел строит свою игрушечную империю, сам отливает оловянных солдатиков, - пять новых “княжеских родов”, 22 графские фамилии вспыхивают на звездном небосклоне. За сто предыдущих лет только 19 дворян получили столь высокое потомственное достоинство! Делим 27 на 5, делим 19 на 100, делим одно на другое, получаем 28,42. Вот коэффициент политической истеричности Павла!
    Что могло бы получиться, правь Павел долго, как Петр или Екатерина? Жуть берет!
    Армию стали реформировать со страшной скоростью. Провели ревизию чинов, - полторы тысячи фиктивных офицеров – дворянских недорослей вылетели «со службы».
    Артиллерия получила новейшие легкие и мощные орудия.
    Введена новая военная форма – ну, этим мы и поныне страдаем!
    Подчинение уставу доводится до автоматизма, понятие «рассуждения» искореняется вообще.
    В гражданской жизни схема выстраивается аналогично, укрепляется вертикаль «император – генерал – прокурор – министр», то есть, над законом и его исполнением ставится генеральская фишка – рассаживается стая силовиков. – Знакомо, не правда ли?
    Ужас повисает в питерском воздухе, пропитывает провинциальные атмосферы. Страшная, кощунственная тайна становится известна гальванизированному населению: Павел заказал «изготовить модель Санкт-Петербурга – так, чтобы не только все улицы, площади, но и фасады всех домов и даже их вид со двора были представлены с буквальной, геометрической точностью»! Тень огромного, безумного императора, нависающего над крошечными домиками, скользит по проспектам, таится в водах Невы, проникает в сон обывателей...
    Короче, народ был приведен в привычное настороженное состояние.
    Жирной точкой первого этапа реформ стал указ от 5 апреля 1797 года о престолонаследии, продержавшийся потом последние 120 романовских лет. По этому указу не полагалось никаких императриц, - только старшие мужчины в правящем колене. Женщина имела шанс только при полном вымирании Романовых-мужчин. Историк называет это «попыткой управления будущим»...
    Это он – по гуманитарности своего образования! Управление это всегда - воздействие на будущее. Управлять прошлым и даже настоящим нельзя, брат Историк!
    Павел запрещает якобинские слова «клуб», «совет», «представитель».
    Вводит награждение священников орденами (они ропщут, но берут, и традиция работает до сих пор), называет духовенство «одной из государственных служб», - и это честно!
    С 20 января 1798 года запрещает ношение фраков, - нечего здесь оперетты разводить! «Позволяется иметь немецкое платье с одним стоящим воротником шириною не менее как в 3/4 вершка, обшлага же иметь того цвета, как и воротники». Жилеты долой! Башмаки иметь не с лентами, а с пряжками. Ботинок не носить, шеи платками не оборачивать, галстуки повязывать «без излишней толстоты».
    Короче, с галантерейными извращениями решено было покончить. Сардинский посол уже в декабре 1796 года объявляется персоной нон грата, «за ношение круглой шляпы». Дальше – больше и без остановок. Вот фрагмент хроники 1799 года:
    18 февраля. Запрет вальса.
    2 апреля. «Тупей на лоб не опускать», – это борьба с армейским пижонством.
    6 мая. Дамам цветные ленты типа орденских через плечо не носить.
    17 июня. «Широкие большие букли не накручивать».
    12 августа. Запрет бакенбард.
    4 сентября. Упомянутый указ об одноцветии обшлагов и воротников.
    28 сентября. «Чтоб кучера и форейторы, ехавши не кричали».
    28 ноября. Запрет синих женских сюртуков и белых юбок...
    Последний запрет не празден! Историк не замечает, в чем опасность, а ведь все так наглядно: надевает безответственная сине-белая дама красные сапожки, и что мы имеем? Якобинский флаг!
    Строгости в одежде не мешают самому императору предаваться романтике. Павел играет в рыцарство. Строит Михайловский замок в цвет перчаток дамы сердца Анны Лопухиной-Гагариной, возглавляет мальтийский (католический!) рыцарский орден. При дворе толкутся «странствующие рыцари» - европейский сброд, бурлит массонство. «Русский Дон-Кихот!», – припечатывает будущего союзника и противника Наполеон. Павел притаскивает с Мальты в Питер иностранный сувенир - «честную десницу Иоанна Предтечи». Оказывается, не только голову оттяпали Крестителю за танец Саломеи, но и руку кто-то отпилил. С тех пор ежегодно эту руку вывозят в летнюю царскую резиденцию на гастроли. Окрестные обыватели сбегаются в Павловск, Гатчину, Царское село обозреть святыню и, соответственно, излечиться от всех болезней.
     «Игры чести» приобретают практическое направление.
    Поручик Вульф разжалуется и попадает в крепость «без срока» за то, что держал при себе беспаспортную девицу.
    Подпоручик Сумароков отправляется в Сибирь за вызов на дуэль старшего по званию.
    Измайловец Копьев пародийно отращивает уставную косицу, утрирует детали формы – в тюрьму!
    Император наводит порядок и среди покойников. Отца перезахоранивает с честью, Потемкина – с бесчестьем.
    Православная церковь молчит, аж давится. Ходят слухи о соединении церквей под властью папы римского, а затем – царь-папы. Павла легко воображают в папской тиаре!
    Самодурство уживается с куртуазностью – надо же поддерживать рыцарский этикет! Император покровительствует театрам, снисходительно беседует «на равных» с богемой, чуть ли не выше себя превозносит Суворова – своего самого стойкого оловянного солдатика. Суворов – мировой армейский авторитет - получает немыслимый титул «генералиссимуса», его имя поминается в церкви по списку императорской фамилии!..
    Ну что, товарищи российский народ? – нужен нам, крепостным дворянам и гарнизонным крестьянам такой император? Нужен Империи такой клоун? Нужен гвардии такой вождь? – На хрен! – громко задумался гвардейский наш народ...
    Пока он думает, Павел покушается на самую сердцевину нашей души - пьяную грамоту Петра III о вольности дворянства, подтвержденную в 1785 году «Жалованной грамотой» трезвой Екатерины. Отныне все обязаны служить! По провинциям выискивают помещиков-придурков, «пребывающих в праздности». Попутно отменяются свободные профессии...
    В России так: обидел мастера, - считай покойник! Художники злобно малюют шаржи и строчат пасквили на опрометчивого государя.
    Тут же врубаются огромные налоги – по 20 рублей с крепостной души. Помещики трясутся в оскорбленной скупости. Соответственно запрещаются губернские дворянские собрания, преследуется любая выборность. Вводится порка дворян! Лишение дворянского звания становится произвольным актом.
    Вводится институт слежки, наружного наблюдения, - топтуны пока еще неумело тащатся за оскорбленными Долгорукими, Куракиными, Румянцевыми.
    Вводится перлюстрация переписки, гэбэшники изготавливают поддельные печати для восстановления сургучных оттисков на вскрытых письмах.
    С 18 апреля 1800 года запрещается ввозить в Россию из-за рубежа любые печатные издания. «...Равномерно и музыку!», - грубо останавливают на таможне ноты кучерявого Вольфганга Амадея Моцарта...
    Вот откуда произошел славный хренниковский вопль: «Только произведения членов Союза композиторов!»; вот почему мы так азартно переписывали музыку в подполье, - «на костях» и магнитной ленте; вот почему так глубоко пронзило наше сердце запретное слово Rock’n’Roll!..
    Самое главное, что вся эта дурь нимало не содействовала Империи! Казалось бы, строгость – мать системного анализа, необходимая математическая приправа к строительным технологиям, а вот, поди ж ты! – стало только хуже. Империя погрязла в цензуре, подозрительности, репрессиях.
    Историк увлекся подсчетом числа осужденных, структурой приговоров, практикой наказаний. Я же отдыхал весь во внимании: когда же начнут казнить? В моем представлении, слово «репрессирован» означало только одно – пуля в затылок, петля на шею, голову долой! Но пока было скучно, - так, щекотка одна: лишение дворянства, чинов, «кавалерий», порка, ссылка, арест на две недели. Пятнадцатисуточники были очень недовольны императором, и выходя на волю предавались крамолам с новой силой.
    Историк насчитал за павловские годы только 573 дела по Тайной экспедиции. По этим делам прошло 727 человек, которые отделались наказаниями, совместимыми с жизнью. Самое худшее, что могло произойти с «казнимым» – это вырывание ноздрей и ссылка на Нерчинские заводы. Одно время даже губернатором Сибири был прощенный человек без ноздрей.
    И тут, наш Историк проговорился. Оказывается из 36 миллионов тогдашних русских – 33 миллиона «имели повод благословлять императора»! Павел, оказывается, «репрессировал» выборочно, бил по заевшейся верхушке, надеялся на народное благословение, «желая вызвать к себе любовь черни». Правильно, так и надо, вот бы и нам потом так поступать, ваше величество!
    Вот популистские изыски Павла Петровича.
    Крепостные получают «право голоса» наравне с вольными. То есть, им дозволяется присягать императору вместе с мещанами-дворянами, а не просто мычать одобрительно с прочим скотом, как при либеральной «матушке».
    Отменен рекрутский набор, армия стала более компактной и профессиональной – 335 тысяч вместо 500. Спроецированное на нашу нынешнюю душу населения это получается как бы 1,75 миллиона вместо 2,5. Так что нам еще снижать и снижать!
    В 1797 году народу простили подушный недобор в 7,5 миллионов рублей – 10% госбюджета. Вот эти самые недоимки и навалили на дворянство.
    Через год Павел сломал сопротивление Сената и запретил продавать крестьян без земли. Теперь не получалось разорвать крестьянскую семью, разорить рабскую хижину дяди Тома. Запрещались аукционы, торги живым товаром. Барщина ограничивается тремя, а на Украине – двумя днями в неделю. Господа на местах, конечно, продолжали наглеть, но уже незаконно.
    Дальше – больше. Впервые крестьяне получают право подавать жалобы. Разрешается аппелировать к справедливости даже «секретным арестантам» – убийцам, особо опасным рецидивистам и проч.
    Народ, и правда, начинает любить императора. Историк вычертил наглядную кривую ежегодного числа народных волнений. Она резко проваливается до частоты драк на поселковых танцах:
    1797 – 177,
    1798 – 12,
    1799 – 10,
    1800 – 16,
    1801 – 7!
    Любили Павла и солдаты. При всей муштре, и форменных неудобствах, суворовское поколение охотно признавало право начальника на приказ. А тут приказ звучал в рафинированной форме, служил залогом наших великих побед. Армия почувствовала некое внутреннее тягловое равноправие. В гарнизонах щедро раздавали мясо и водку, почти вдвое повысили гвардейское жалованье и выплачивали его точно в срок. При Павле Генерал-аудиториат (что-то типа военной прокуратуры) рассмотрел около 500 офицерских дел, а солдатских – менее 300. Поэтому, - резонно отмечает Историк, - переворот 1801 года был единственным чисто офицерским и дворянским переворотом в России. Знай о заговоре солдаты, Павел был бы жив, а дворянство как класс – еще не известно. Но главное, что нас прельстило – это наглядное ущемление высшего сословия, унижение позолоченных Екатериной штатских крыс. Нам в пыльном строю это нравилось! Так что мы радостно и чистосердечно орали: «Здра-жла-ваш-ператорск-ли-чест-во!».
    Видя нелюбовь отдыхающих и галопирующих на фоне любви трудящихся и марширующих, Павел логично объяснял это нравственной испорченностью праздного меньшинства.
    Но вот беда! – гнусное меньшинство умело писать и очень ловко пользовалось устной и письменной речью, и не только по-русски!
    Павла стали обвинять в безумии, бредовом величии, «повреждении». Клевета! Сатирики пренебрегали одним из основных правил Имперской Теории: безумная энергия, безумная мощь, безумная скорость, безумная решительность – это необходимые инструменты имперского строительства. Слово «безумный» здесь не росчерк диагноста, а характеристика пограничного состояния, в котором по долгу службы обязан пребывать Император!
    Павел импровизировал или осознанно воплощал свое понимание абсолютной власти, - не важно. Он делал это наиболее эффективным способом, - практика последующих двух веков подтверждает наше ощущение.
    Но Павел взял слишком круто, и лошадка, взлелеянная Екатериной, не вынесла шпор. Понесла. Тут бы ухватить ее под уздцы железной рукой, да рук не хватило, - нарушил наш Павел краеугольное правило имперского строительства – не сколотил партию негодяев! Собственно негодяев в окрестностях по-прежнему околачивалось немало, но безобразничали они сами по себе, в партийные ряды не строились. Вот и некому было Павла поддержать.
    Попытки отобрать надежных подручных император делал неудачно. Самой большой его кадровой ошибкой стал фавор рижского губернатора П.А. фон-Палена. Этот, опальный по фамилии и на деле чиновник, был призван в столицу 20 июля 1798 года и к 1801 году проделал стремительную карьеру. Историк категорически считает его вторым человеком в Империи. Павел Петрович сделал ошибку, явную любому нашему рядовому читателю, а не то что царю, - не заметил роста Палена, не поторопился остудить горячую фишку, не послал талантливого царедворца на поиск чудесного молодильного дерева Гильгамеша, растущего в дальних вавилонских краях.
    Еще до появления Палена, в 1797 году при дворе сложилась «конспирация», возглавил ее ... наследник Александр. Впрочем, пока тут нет ничего удивительного. Кружок, в который вошли также супруга Александра Елизавета Алексеевна, несколько отставленных чиновников и несколько политических прожектеров, напоминает «молодые дворы» самого Павла и Елизаветы Петровны. Сочиняются проекты конституции, записка «О потребностях империи» и проч. Эта оппозиция к 1799 году рассасывается по ссылкам, до реального заговора дело не доходит, но Александр остается на пути осознанного мятежа, а Павла кроет страх преследования.
    Летом 1799 года Суворов одерживает блестящие победы в Италии, - что его, защитника отечества, туда занесло? - образ императора-рыцаря сияет в лучах суворовской славы. Спорить с таким правителем и выдумывать конституции кажется нелепым. Александр страдает в одиночестве, ему приходится «команду новую, хоть и сопливую, а набирать».
    В этот экипаж входят:
    Никита Петрович Панин – племянник великого Никиты Панина и сын усмирителя Пугачевского бунта;
    Ольга Жеребцова – родная сестра бывшего фаворита Платона Зубова;
    Лорд Витворт – английский посол. Историк утверждает, что и денежки британские на это дело исправно поступали, не в пломбированном вагоне, конечно, но морем – с диппочтой.
    Среди искателей приключений обнаруживается и некий де-Рибас. Вы знаете этого типа, ему посвящена улица в одном веселом южном городе и песня «На де-Рибасовской открылася пивная».
    Вот в эту бригаду и вонзается будущий вождь заговора Петр Алексеевич фон-Пален, «”ферзь” подготавливаемой игры, пожилой (55 лет), крепкий, веселый человек, мастер выходить из самых запутанных, невозможных положений».
    Грозовая атмосфера сгущается. Сразу по возвращению из Итальянского похода в мае 1800 года умирает великий Суворов (да, а почему это он у нас до сих пор не святой?), успевший по дороге попасть в немилость к царю. Похороны превращаются во всенародную истерику, но Павел вообще не соизволяет заметить смерть героя. Народ вопит, не сразу въезжая в рифму (слова Гаврилы Державина, музыка народная):
    «Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?
    Северны громы в гробе лежат.
    Кто перед ратью будет, пылая,
    Ездить на кляче, есть сухари;
    В стуже и зное меч закаляя,
    Спать на соломе, бдеть до зари...».
    Образ блаженного полководца выгодно отличается от образа безумного царя. Обиды сентиментального народа накапливаются и зреют. Поэтому после дворянского переворота народ и не возьмется за топоры и вилы в память об императоре.
    Диспозиция заговора была такова. Пален знал, что Павла придется убить, - элементарная имперская арифметика, - француз из Одессы де-Рибас собирался заколоть «русского Гамлета» отравленным стилетом. Александр требовал уверений в неприкосновенности отца, - хитрил сам перед собой, - и получал эти уверения. Остальные заговорщики мечтали о деяниях в диапазоне от убийства до ареста и отречения. Им удается подтянуть стратегический резерв. Ссыльный Платон Зубов дистанционно сватается к дочери грозного фаворита Кутайсова, бывшего царского брадобрея. Кутайсову лестно вообразить дочь в позиции великой Екатерины, и он соглашается. Озабоченный сват уговаривает Павла допустить жениха в столицу. Это победа! – Зубову почти нечего терять. Одновременно оформляется еще один акт. 7 ноября 1800 года исполняется 4 года со дня воцарения Павла. Какая-то цыганка нагадала, что после 4 лет царской отсидки Павлу «нечего опасаться». На радостях император подмахивает подсунутый указ об амнистии всем отставленным от воинской службы. Армейский криминал валом валит в Питер. Все интендантские воры и гарнизонные садисты лезут на прием к царю, мечтают ухватить выгодное назначение. Павлу они противны, он их не принимает, бывшие зэки и лишенцы голодают и злобятся. Это - козырный прикуп заговора.
    Тут в дело вмешиваются две бабы. Французские шлюхи, Бонейль и Шевалье, засланные к нашему двору Наполеоном, обслуживают всех – от императора до заговорщика Панина - и «содействуют укреплению Павла» в его сближении с Бонапартом. Они ласково подставляют сторонников «английской» партии, - Панин отстраняется и ссылается, Пален вылетает из теплого питерского генерал-губернаторского кресла в армию. Но девичьи сети непрочны, и уже осенью 1800 года главарь возвращается с триумфом.
    Последствия французской интриги оттенили общий фон заговора, украсили его шизофреническим позументом. Вот как это выглядело.
    Из-за мальтийско-магистерского чина нашего императора – Павел, как мы помним, «Великий Магистр Державного Ордена Святого Иоанна Иерусалимского», - случился европейский пожар. Загорелось бы и так и этак, но Павел своей врожденной шалостью стимулировал стихию.
    Первоначальный политический альянс на пороге нового 19-го века был таков: Россия, Англия и прочие – против наполеоновской Франции, против завиральных республиканских идей, якобинства и гильотины. Но вдруг союзные англичане неосторожно высаживаются на Мальте для блокады средиземноморских портов Франции. Великого Магистра они не спросились. То есть, некогда им было посылать курьера в Питер и ждать ответа. Павел озлобился. Тут же перезаключил договора. Теперь он вместе с Наполеоном готов был крушить затхлую Британскую Империю, не замечая республиканского духа, не чувствуя мурашек от хитроумной машинки доктора Гильотена.
    Зима 1800-1801 года начинается бурными и такими художественными приготовлениями!
    Планируется атака на Германию, поддерживающую англичан частью своих королевств.
    К Наполеону выезжает специальный посланник Павла Спренгпортен.
    Полководец Репнин удаляется со службы.
    Заключается союз со Швецией.
    Организуется эффектная демонстрация: Павел вызывает на поединок любого государя, недовольного политикой России. Ну, что? – слабо?!
    13 декабря Папе Римскому предлагается переселиться в Россию, пока Европа не запылала.
    Запрещается любой экспорт в Англию.
    Людовик XVIII, сидевший в российской иммиграции, и его двор лишаются официальной поддержки и пенсий.
    Созрел и соответствующий план раздела мира «между Дон-Кихотом и Цезарем». Наполеон брал на себя гиблое болото - Европу с ее бесчисленными карликовыми монархиями, а Павел выходил на простор, тянулся разорвать Турцию, восстановить Царьград. Бонапарт отдавал ему и весь алмазный Восток – владей, чем сможешь, хоть до Китая. Единственным союзным условием было обязательное завоевание Индии. Не больше, не меньше! Наполеон хотел чужими руками отобрать у Англии источник несметных богатств. Пусть их Павел пока возьмет себе, а там видно будет.
    Как воевать эту Индию, Павел не знал. Впрочем, французский товарищ намекнул ему, что повторить рейд Александра Македонского способна только одна сила на свете – конная казачья ватага. Хотелось коварному Корсиканцу под шумок удалить из Европы страшную донскую братву.
    12 января 1801 года войсковой атаман Василий Петрович Денисов получает соответствующий приказ, и на Дону звучит клич, поныне милый куренным старикам: «Войско в походе!». Через месяц донская армия должна быть в Оренбурге, еще через три – миновать Бухару, Хиву и выйти на реку «Индус». 30 тысяч конных сорви-голов по ломкому льду форсируют Волгу и уходят в казахские степи. Они будут идти по пустыне до смерти императора, а потом еще – пока фельдъегерь их не догонит...
    Я живу среди последних казаков, и уверен: не умри император, запоздай посыльный и, - как пить дать, -  околачивали бы мы сейчас бананы в нашей самой южной, неотъемлемой Калькуттской области...
    Вслед за казачьим корпусом две союзные армии по 35 тысяч должны были в мае соединиться у Астрахани (наши спускаются по Волге, французы приплывают из Средиземноморья) и к осени войти в сердце Индии.
    Но начинается последняя, мартовская хроника.
    3 марта придворный красавчик Александр Рибопьер дерется на шпагах с князем Святополк-Четвертинским из-за дамы. Рибопьер тяжело ранен. Дамой оказывается любовница императора Анна Гагарина. Павел взбешен. Его последние дни пройдут под знаком личной озабоченности. За несвоевременный доклад о дуэли наследник Александр попадает под домашний арест. Семейство Рибопьера высылается, сам он лежит в тюремной больнице, потом выдворяется в деревню. Общество симпатизирует удальцу, Павла почти ненавидят, - не по-рыцарски как-то вышло, ваше величество!
    Во вторник 5 марта граф фон-Пален и его жена (дочь донского атамана В.П. Орлова и сестра придворного полковника В.В. Орлова) получают приказ не являться ко двору: Пален должен извиниться за допущение дуэли. Но он гордо отказывает императору!
    Ползут слухи об арестах десятков человек, и народ начинает разбегаться. В день выписывается паспортов штук по 40, - на 12 - 15 семей.
    Разносится сплетня о гигантском английском флоте адмирала Нельсона, вплывающем в Зунд.
    Вдруг бесстыдно объявляется, что камер-фрау императрицы м-м Юрьева должна родить от императора близнецов. Нащупать эту пару удалось, но пол без ультразвука определить не сумели, поэтому в манифесте оговариваются две версии. Родятся мальчики, - будут Никита и Филарет Мусины-Юрьевы, девочки – соответственно – Евдокия и Марфа (чуете? – бастардов хотят назвать в честь основателей династии Романовых! – дурной знак!). Крестить детей приказано наследнику Александру и официальной подруге, - Ордена св. Иоанна Иерусалимского кавалер-даме Анне Гагариной. Конфуз, да и только! Несчастные девочки-близняшки от сгустившейся ненависти умирают, едва родившись.
    О бракоразводе Павла говорят вполне определенно, кавалер-наложница Гагарина и револьвер-этуаль Шевалье наперегонки мылятся в императрицы. Народ уверен в их правах. На Исакиевской площади мужик предлагает показать за деньги суку. Сука сидит в мешке, и на вопрос зевак, чего ж в ней такого замечательного, мужик безнаказанно смеется, что сука откликается на имя «мадам Шевалье».
    Питер в предчувствии перемен. И здесь возникает схема, частью раскрытая сразу, частью - расследованная через 10 лет: Павел готовился сам «нанести удар»!
    Вот его план. Царицу – в Холмогоры к «Брауншвейгской фамилии»; Александра – в Шлиссельбург; Константина – в Петропавловку; Палена иже с ним – на эшафот. 13-летний племянник императрицы Марии Федоровны принц Евгений Вюртембергский уже приехал в Питер, его можно женить на старшей дочери царя и сделать молодую пару наследниками трона. Закон о чисто мужском правлении, естественно, отменяется. Такой вот пиковый марьяж...
    Впрочем, все это Пален мог впоследствии и приврать.
    Дата императорского нападения неизвестна. Заговорщики намечают открыть иудин промысел после Пасхи 24 марта. Потом отбрасывают христианскую мораль и планируют кампанию по римскому счету – «с мартовских ид» (в день убийства Цезаря 15 марта).
    Но Павлу в ночь на 8 марта является предчувствие, что «хотят повторить 1762 год» - это тень отца «русского Гамлета» бродит в гулких коридорах Михайловского Эльсинора и предупреждает сына. Павел и впрямь придерживается шекспировского сценария, а значит, - подозревает свою «королеву» - Марию Федоровну.
    Нужно спешить с контрударом!
    В 7 часов утра 9 марта фон-Пален является к царю с ежедневным докладом, как столица почивала. Павел запирает за ним дверь и «колет» подозреваемого в заговоре. Пален сразу колется!
- Да, заговор есть, и я в нем участвую...
    - Как же ты смеешь!..
    - Понарошку, ваше величество. Скоро я всех их сдам...
    Это наглое двуличие спецслужб теперь уже никогда не исчезнет из государственной практики. Каждый раз, когда будут убивать, разрывать бомбами затравленных властителей и царедворцев, мы с легкостью будем обнаруживать во главе заговора полицейских агентов, провокаторов, высших офицеров и руководителей ГБ. Дело Ваньки Каина поднялось из московских трущоб в императорские палаты и живет в веках!
    После этого утреннего сеанса Пален снова переносит сроки своего выступления. Тянуть до мартовских ид не получается.
    Пален немедленно начинает давить на наследника. Угрожает неизбежной ссылкой матери, отрешением от престолонаследия, позором  женитьбы царя на придворной шлюхе. Супруга наследника горячо поддерживает Палена. Ей тоже неохота довольствоваться свечкой  монастырской...
    Тут наш Историк впадает в длинные рассуждения и обзор показаний на тему: «Знал Александр или не знал?», хотел или не хотел убивать отца? Эти поиски истины за субъективностью и предвзятостью свидетельств можно опустить. Но для кино такие переживания очень полезны и не раз еще пригодятся.
    10 марта проходит в напряженной тишине, придворные шепчутся, как бы на несколько дней смыться из дворца.
    11 марта царь просыпается по-суворовски рано, работает «по основному виду деятельности» с пяти до девяти. Утверждает 6 новых законов! Читает целую пачку доносов добрых донских казаков на других, плохих донских казаков «об оскорблении величества», - еще бы его не оскорблять, когда лучшие мужики угнаны с Дона в канун весенней хозяйственной суматохи.
    Потом – доклад Палена, уверения в безопасности, совет – удалить от двери «якобинцев» – караул конной гвардии, и заколотить дверь в спальню императрицы. Обе глупости будут исполнены.
    Пален, вообще, ювелирно планирует переворот, тщательно согласует все его детали, добивается четкого исполнения плана. Каждый из участников просчитан заранее, но узнает о своей роли в намеченный срок. В воинских частях незаметно производятся подмены команд. Изменяется расписание караулов. Ко дворцу придвигается преображенская гвардия. Но солдаты не знают ничего! На Михайловский замок с закатом 11 марта накатывается волна тайной и неотвратимой силы.
    В 8 вечера, когда в знатных семьях Питера по обыкновению садятся ужинать, заговорщики тоже выпивают и закусывают, травят анекдоты вместе с непосвященными. Ужинают и во дворце. Среди 19 персон – два домашних арестанта, - великие князья Александр и Константин; они допущены к семейному столу. Тут же жена и дочь графа Палена, Кутузов, другие официальные, но мало знакомые нам лица. Странным выглядит отсутствие бывшего цирюльника Кутайсова, но у него уважительная причина: сегодня его очередь воспользоваться содержимым мадам Шевалье.
    В ночь с 11 на 12 марта 1801 года ...
    Стоп! Уже не в первый раз так случается, что написание этих строк день в день совпадает с юбилеями в жизни нашей страны. Так было, например, с воцарением Годунова, так получилось и сейчас. Не успел я дописать фразу про 11 марта, как что-то дернуло мой глаз в угол экрана. Там, на календарике как раз светилась дата 24-03-2001! 24 марта по нашему стилю, 11 марта - по старому, - ровно 200 лет со дня убийства императора Павла I шайкой его сына Саши! Где юбилейные торжества? Где скорбное «работают все радиостанции Руси Великой»? Где молебны за упокой? Где причисление к лику священномученников? Где возложение венков к Михайловскому замку? Где отмытые «на реставрации» этого исторического здания казенные бабки? Нету...
    На мониторе – время московское: 21-26...
    Действительно, «ужин как обыкновенно, кончился в половине десятого». Все встают из-за стола. «Чему быть, того не миновать», - подводит итог император. Кутузов и Павел проходят мимо старого зеркала: «Смотрите, какое смешное зеркало», - говорит царь полководцу, - «Я вижу себя в нем с шеей на сторону»...
    В одиннадцатом часу Павел обходит караулы. Делает выговор командиру конной гвардии Саблукову за «якобинство» и приказывает наутро разослать полк по деревням.
    Наследник Александр тем временем укладывается спать, как бы ничего не зная, но оставляет в прихожей сиделку - ожидать появления Палена.
    В одиннадцать обреченный император спускается из своей спальни по потайной лестнице в комнату фаворитки Гагариной и целый час исполняет рыцарский долг. В уплату за выносливость Гагарина получает записку о назначении ее мужа военным министром.
    Главные заговорщики собираются на квартире Зубовых, затем перемещаются в помещение лейб-гвардии у Зимнего дворца. Здесь уже выпивают примерно 60 офицеров. Градус высок, начинают провозглашать Александра государем, читают и чуть ли не принимают присягу новому императору, но все-таки поднимаются на дело.
    Пален делит присутствующих на две группы. Одну возглавляет сам – они уходят к парадному входу Михайловского замка – разговоры разговаривать, обеспечивать «крышу» именем наследника Александра. Начальником второй группы числится Платон Зубов, но командует здесь Беннигсен, суровый, резкий человек. Эти идут убивать.
    Преображенцы и семеновцы выдвинуты в оцепление замка. Из Измайловского, Кавалергардского, Конногвардейского полков приходят только офицеры, - на солдат не надеются.
    Свойский караул поставлен заранее, поэтому группа Беннигсена проходит в замок беспрепятственно, сопротивление оказывает только один часовой, так он и получает эфесом по затылку.
    У тамбура царской спальни десяток заговорщиков берет внутреннюю стражу на понт. На резонный вопрос, кому не спится в ночь глухую? – Аргамаков отвечает, что - ему, Аргамакову. И что сейчас не ночь, болван, а 6 утра. И пришел он к императору с обычным ежедневным рапортом. Сонный камердинер божится, что только на минутку сомкнул глаза, сейчас не более 12 часов ночи. «Ваши часы, вероятно, остановились», - нагло смеется Аргамаков, - открывай, брат, дверь, а то я из-за тебя опоздаю.  Порядок есть порядок. Открывают, впускают. Получают саблей по башке, чтоб не рассуждала.
    Царь за последней дверью просыпается, прячется между ширмами. Посетители ломают дверь.
    Бежать царю некуда, - ход в спальню императрицы заколочен, в норку к Гагариной он юркнуть не успевает. Его выводят к гостям. По-человечески просят подписать отречение. Он молчит в оцепенении. Беннигсен один караулит царя, пока остальные члены неробкого десятка осматривают соседнюю комнату. Там хранится целый арсенал шпаг, изъятых у разжалованных офицеров. Кордебалет возмущенно возвращается на главную сцену. Платон Зубов зачитывает акт отречения. Павел комкает бумагу. Стонет, просит пощады, но как-то грубовато; потом отталкивает чтеца-декламатора Платошу Зубова.
    – А, так ты толкаться, брательника моего обижать! Да он, мать твою имел до смерти! – мог бы крикнуть Николай Зубов. Но не крикнул. А просто взял со стола императорскую табакерку и врезал государю своему присяжному в левый висок!..
    Золото – металл тяжкий, - вдесятеро тяжелее свинца. Царь падает, как подкошенный.
    Тут по закону непричастности Беннигсен и Зубовы смываются с места происшествия. Они удаляются «наводить порядок», - проверить, например, упряжь царской кареты, приготовленной для отвоза знатного арестанта в каземат. Они за царя не переживают, - подумаешь, оплеуха! Но прочий гвардейский народ, видя ужасную картину нокаутированного императора, всеми селезенками чует необратимость содеянного. Храбрыми бойцами овладевает небывалый душевный подъем вперемешку с бабьей истерикой. Они кидаются на поверженного тирана хоккейной кучей-малой и бьют, топчут, рвут на сувениры жестокого начальника. Один из нападающих душит Павла шарфом, полученным от Беннигсена, когда тот уходил по делам. Вот тебе, Павел Петрович, и кривое зеркало, вот тебе и «шея на сторону»!
    Беннигсен возвращается:
    - Ух ты! А что это с царем? Чего он у вас валяется? Помер? А кровь где? Нету. – Значит апоплексический удар от страху! – А мы хотели его честью проводить на нары, чтобы жил и радовался!..
    Наследник Александр, узнав о своем скоропостижном сиротстве, очень сильно убивался, даже в обморок упал, но его заставили-таки быть царем. Мамаша вдовствующая еще попырхалась до утра сама захватить власть, но ее осадили.
    Так на заре 12 марта 1801 года снова сменился у нас император.
    Павел Петрович Романов явил собой пример несостоявшейся возможности. Он стоит в ряду таких перспективных, но трагически удаленных с трона персон, как Григорий Отрепьев, Борис Годунов, Петр Третий. Как все могло бы повернуться славно, останься они править! Славно - для Империи, Историка, кино, но не для нас, дорогие читатели. Ибо нам  с вами – все равно...
    Русская хронология имеет традицию присваивать правителям порядковые номера в пределах династии. Вот, например, следующий царь у нас будет Александр Первый, а его  предшествующие тезки – Невский и Тверской – как бы не в счет, они – Рюриковичи. Тем царям, кто тезок впоследствии не имел, номера не присваивались вовсе (Михаил Федорович, Алексей Михайлович, Елизавета Петровна, Анна Иоанновна). А Павел Петрович почему-то остался у нас в памяти как Павел Первый. В чем тут загвоздка? Я предлагаю выпускникам истфака взять исследование этого вопроса в диссертации. Почти наверняка выяснится, что Павел имел высокое предназначение для нашей Империи, и был Первым в ряду неких страшных и продуктивных фигур, - увы! – подрубленных под самый корешок. Теперь этим фигурам приходится со скрипом и древесным треском продираться из грязи в князи, - на свое законное, тронное место...