Пётр собрался править. Вернее, собрались править им. Это почтенное собрание включало в себя мужей достойных, привычно украшенных боярскими соболями.
    Борис Голицын прикрыл собою честь фамилии, из-за этого по возвращению двора в Москву утратил былой фавор, очутился завхозом Казанского дворца. Новым лидером стал царский дядька Лев Нарышкин. У него и аппарат был наготове – всё свои, Нарышкины. Они овладели главным министерством - Посольским приказом с его иностранными делами. Остатки пирога – судебный приказ и управделами Большого Кремлевского Дворца (БКД) - достались родственникам молодой царицы Евдокии – Лопухиным. Видный военачальник Троекуров получил Стрелецкий приказ. И что-то значили при дворе Долгорукие и Стрешневы.
    Этой рассадкой Петр почти не занимался – бояре расселись сами на правах родни и победителей. А Петр был обуреваем своим собственным интересом, лежавшим далеко за пределами БКД – на дне морском, вернее, на глади Плещеева озера. То ли детское увлечение корабликами так отвлекло Петрушу от московских литургий, то ли действительно Провидение вело его имперским путем, но он сделал то, чего мы ждали и не дождались от любимого нашего Гриши Отрепьева и глубокоуважаемого Бориса Федоровича Годунова. Петр вышел в чисто поле и стал строить с нуля опричную партию, чиновную пирамиду, армию нового типа, имперскую столицу, новую этическую систему, то есть, Империю вцелом, - взамен надоевшей и неэффективной религиозной конструкции.
    Первое, что удалось Петру, - это команда. У команды этой было большое преимущество перед прежними правительствами – ее долго не принимали всерьез. Дружки Петра - памятный “немец” Патрик Гордон, Лефорт какой-то неведомый, “польский король” Ванька Бутурлин - они и должности занимали ненастоящие, потешные. Эти должности не вызывали ревности у долгоруких и троекуровых. Да и как было ревновать и сравнивать, “в версту” ли приходится придурашный “генералиссимус Фридрихус Ромодановский” ближнему стольнику Долгорукому, когда и сам царь тут же, на поле “великого и страшного боя” в октябре 1691 года скачет козлом в чине ротмистра? И морда у него опалена пороховым взрывом, а вокруг валяются непонарошку тяжело раненые и убитые. И князь Долгорукий застывает, разинув рот, среди этого фантасмагорического действа, невиданного на Руси. А зевать ему не стоило, потому что тут же “вражеское” ядро непареной репой бьет благородного в грудь, а может, он сам от испуга падает вниз головой с “шанца”, но приходится его командиру, ротмистру Петру Алексееву писать похоронку: “Тот бой равнялся судному дню... Ив. Дмитр. Долгорукий от тяжкия своея раны, паче же изволением божиим переселилися в вечные кровы, по чину Адамову; идеже и всем нам по времени быти”...
    Эти опасные игры продолжаются год за годом. И можно бы на них не обращать внимания, когда б не мешали управлять православным государством, когда б военный бюджет шел на Стрелецкий приказ, а не на дурацкие полки - Преображенский и Семеновский, когда б казенные деньги не утекали по озерам и рекам щепками разбитых “кораблей”. Да и сам Петр, хоть иногда появлялся бы на троне.
    В феврале 1692 года Льву Кирилловичу пришлось самому по холоду добираться до Преображенского и слезно упрашивать племянника съездить в Москву для приема персидского посла – никак нельзя его не почтить, больно восточные люди обидчивы! А после и совсем не получалось выманить царя в столицу, ибо 1 мая состоялся спуск на воду первого корабля. С июля по октябрь весь двор вынужден был присутствовать на озере неотлучно.
    В июле 1693 года, с третьего захода “Петруша” отпросился у матери в Архангельск, побожившись в море не ходить, а “только посмотреть на корабли”. Там он сразу увязался с иностранными купцами доехать до угла, потом вернулся и стал дожидаться каких-нибудь еще купцов, чтобы осмотреть их суда и прикупить запчастей для своего флота. Мать умоляла его вернуться к семье, но Петр отшучивался: чего ты, мама, беспокоишься? Ты меня “предала в паству божьей матери”, так кто ж меня лучше этой пастушки упасёт?
    Петр водил компанию с моряками и купцами, обедал и рассуждал о сути морских путешествий у архиепископа Афанасия, заложил Архангельскую верфь, заказал у голландцев фирменный корабль, запустил фейерверк и по растрате денежного запаса довольный удалился в Москву.
    25 января 1694 года царица Наталья Кирилловна скончалась после пятидневной болезни, совсем нестарой женщиной – сорока двух лет. Она так и не увидела величия своего сына, так и осталась в недоумении от его затянувшегося детства.
    Петр убивался страшно, но горе притупилось, и оглядываться царю стало вовсе не на кого. Он только изредка, когда приходилось особенно тяжко, падал на пол, подкатывал глаза на небесную пастушку – одобряет ли приснодева его усилия? Дева не возражала, Петра сотрясала судорога, и дворовые грустно вздыхали: “падучая!” (эпилепсия).
    1 мая Петр отправился во второй морской поход, переименовав себя из ротмистров в шкиперы, а фельдмаршалов своих и генералиссимусов – в адмиралы и “шаутбенахты”. В Архангельске сходу спустили со стапеля прошлогодний корабль “Св. Павел” и на яхте “Св. Петр” смело двинулись в открытое пространство – общим курсом на Соловки. Но, хоть и был с царем отец Афанасий, а буря вдруг ударила такая, что желудки не выдержали. Особенно страдал адмирал Ромодановский, “зело смелый к войне, а паче к водному пути”. Потом стало совсем не до смеха, яхта затрещала, все поверили в неминуемую гибель. Петр “приобщился святых таин”, то есть, как бы согласился, что он уже одной ногой на том свете. Вообще, такое таинственное приобщение совершается, когда государь окончательно изнемогает от “нутряного гниения” или парализован на обе стороны, и дух его “тонким облаком” стелется под потолком. А тут - совсем молоденький, в меру набожный царь... Видно, и в правду было страшно. Но за дело взялся местный кормчий Антон Тимофеев и на гребне волны ювелирно посадил корабль в заводь Унской губы. Пока прочие спасенные пребывали в морской болезни, царь истово рубил топором. И долгие годы на том месте, где он выпрыгнул на берег, можно было обозревать трехметровый крест с резной надписью по-голландски: “Сей крест сделал шкипер Петр в лето Христово 1694”.
    Помолившись на Соловках, команда возвратилась в Архангельск, завершила отделку “Св. Павла”, приняла у голландцев 44-пушечную игрушку – фрегат “Santa Profeetie” (“Св. Пророчество”). Радость от обладания настоящим флотом была безмерна. Петр порывался поделиться ею со своими москвичами, но не осилил письма, ибо “обвеселяся, неудобно пространно писать; понеже при таких случаях всегда Бахус почитается, который своими листьями заслоняет очи хотящим пространно писати”.
    Флотилия проводила в открытое море иностранных купцов, и в начале сентября царь появился в Москве. Здесь продолжались веселья и фейерверки. Пришлось Петру принять еще одно воинское звание – бомбардира.
    Гулянки у царя получались хорошо. Меры никому знать не дозволялось. Вот, допустим, нужен повод выпить. Именин подходящих не видать. Тогда играем свадьбу.
-     Чью?
-     Да вот, хоть шута нашего Яшки Тургенева.
-     А с кем?
-     А вот, ты, девка, поди-ка сюда!
-     Так это не девка, а жена дьяка.
-     Ну, а нам-то что, если патриарх дозволяет!
-     Какой, господи, патриарх?
-     А наш, “всешутейший отец Иоаникит, пресбургский, кокуйский и всеяузский патриарх”! (Никита Зотов, при котором сам государь состоит простым дьячком).
    И составляется свадебный поезд, и пьяные молодые впихиваются в лучшую бархатную карету царя. А все потешные и настоящие придворные едут следом на козлах, свиньях, быках и собаках в кулях мочальных, лоскутных кафтанах и прочем нарочитом рванье.
    Это наших спикеров и депутатов, секретарей и министров можно легко вообразить на столь подлых скакунах, а тогдашним столбовым это было очень обидно.
    И вот еще беда. Оказывается, государство изволит страдать отсутствием твердого управления.
-     Какое государство?
-     Да вот это же, Российское!
    И правда, люди русские подумали, что им тоже можно веселиться. И стали они гулять по-своему.
    Казначейша маленького царевича Алексея Петровича обвиняется в разбойных наездах на московские дворы – еле выкрутилась.
    Князь Александр Крупский убивает жену – бит кнутом.
    Князья Владимир и Василий Шереметьевы изобличены в организации банды и грабительских налетах – отданы на поруки, а доносчики казнены.
    Федор Дашков продался в службу к польскому королю – перехвачен на границе, привезен в Москву и откупился за взятку дьяку Украинцеву в 200 золотых – теперь нахально ходит, как ни в чем не бывало...
    Список славных дел продолжался бесконечно, царю исправно докладывали, что такого наглого разбоя, разврата, мздоимства и казнокрадства в самых верхах ни в каких голландиях и “гишпаниях” давным-давно не водится, и надо принимать меры.
    Патриарх, напротив, считал главным источником скверны “немцев”. Он боролся с этими еретиками изо всех сил, и даже запретил им в день рождения царевича Алексея 28 февраля 1690 года сидеть за праздничным столом. Пришлось Петру самому поехать к дружкам на Кукуй и отметить отцовскую радость до беспамятства. И, умирая через несколько дней от досады, патриарх Иоаким Христом-богом увещевал царя “не допускать православных христиан дружиться с еретиками-иноверцами, латинами, лютеранами, калвинами и безбожными татарами”. Было в этом завещании и обширное рассуждение о вреде иноземных командиров для русской армии, и о мерзости построенных на Москве поганых мольбищ, и о религиозной целомудренности иностранных дворов при полной распущенности нашего “потешного”. Короче, святой отец истратил все силы на последний урок нравственности. Аминь!
    Царь не унялся, а, напротив, захотел просвещать народ.  Были подготовлены списки бояр да дворян, которым вменялось учиться “италианскому” языку у репетиторов. Семейства московские вскручинились, жить становилось тесно, сама жизнь сделалась какой-то нервной, нереальной, карнавальной.
    И весна началась неправильная, сумасшедшая. В апреле посреди Москвы вдруг завопили “караул”. Это какой-то мужик сказал за собою государево слово и дело. А сделал он крылья, и станет летать, как журавель. Все сразу поняли, какое это ценное открытие по линии обороны. И попал наш народный умелец в Стрелецкий приказ, и получил 18 рублёв государевой казны и потратил их - слепил крылья слюдяные. А показательный полет должен был состояться пред лицом стрелецкого главкома Ивана Борисовича Троекурова. И стал наш дубровский махать крыльями, стремясь поднять свой ероплан наверх, но выбился из сил, ибо “тяжелы сделал крылья”. И бил он челом, чтоб дали ему еще хоть пятерку на новые, легкие крылья. Но Троекуров понял, что крылья за пять рублей, даже если подымут мужика, то уж бомбовой нагрузки никакой не вынесут. И велел он “бить батоги” безответственного прожектера, а казенные 18 рублёв доправить на нем, продав все имение – все его последние “животы”.
    Чуда не случилось. Обыденные дела государства, безобразия в российских семьях, где от неправильных супружеских отношений, побоев и взаимной ненависти стала заметно падать рождаемость, проблемы с воровскими казаками и самосжигающимися раскольниками, поголовное пьянство и нарушение поста, табакокурение, дипломатические свары – всё это стало засасывать царя в обычный русский штиль.