Но бурлил и омут Смуты. Все предпосылки к ней имелись, оставалось только камень бросить. В обычной жизни камень булькает в трясину за долю секунды, круги по гнилой воде разбегаются несколько секунд. В историческом масштабе бульбы перемен вскипают за несколько революционных лет, рассасываются десятилетиями и веками.
    В конце 16 века русский ментальный нарыв был вскрыт, как обычно, вопросом престолонаследия. Нам почему-то всегда кажется более важным не уровень жизни, культуры и производства, а кто будет сидеть у нас на шее, - в Грановитой палате Кремля. Мы и в 16 веке были падки до мелодрам. А серий нам вывалили сразу на несколько сезонов, - одна красивей другой:
    1.  Правление сумасшедшего царя Федора.
    2.  Убийство юного царевича Дмитрия.
    3.  Диктатура и самозванство Годунова.
    4.  Всероссийский разгуляй с двумя Лжедмитриями, царицей Мариной и Семибоярщиной…
    О безобидном царе Федоре и установлении Патриархата мы уже вздыхали. Продолжим со второй цифры.
    5 мая 1591 года девятилетний наследник бездетного царя, его сводный брат Дмитрий Иоаннович был злодейски зарезан в Угличе, где отбывал ссылку с матерью, вдовствующей царицей Марией Нагой и ее братьями.
    Церковный Историк, в отличие от вяложующих светских, однозначно объявляет заказчиком «Бориса Годунова, подготовлявшего себе путь к царскому престолу».
    Дальнейшие события также случились в пользу негодяя.
    Во-первых, четверых убийц возбужденные угличане истребили на месте, в тот же день кончили еще 8 их родственников, так что, московский след в этом деле стал туманным.
    Во-вторых, гонца с черной вестью в Москве умело перехватили, грамоту с подробностями у него изъяли, а всунули другую, что царевич сам зарезался.
    В-третьих, следственную комиссию возглавил гибкий царедворец Василий Иванович Шуйский, который четко подогнал дело под несчастный случай. Получалось, что угличане под водительством Михайлы Нагого поубивали невинных москвичей. Дальше – больше. Весь город Углич, бывший свидетелем злодейства, назначался криминальной столичкой и подлежал поголовному выселению на крайний Север.
    Надо ли говорить, что носитель Божьей истины – первый Патриарх Иов тоже включился в придворный хор клятвопреступников и лжесвидетелей. Он очень художественно заклеймил Нагих, угличан посадских и рекомендовал царю разобраться с ними по полной программе: «За такое великое изменное дело Михайла Нагой с братьею и мужики-угличане по своим винам дошли до всякаго наказания». Царь под эту музыку велел Нагих разослать по голодным монастырям, простых угличан частью казнить, частью лишить языка – чтоб не болтали правды, да и выслать всех в Пелым. Город закрыть на карантин.
    Патриарха нам тут же стали оправдывать, что он не знал ничего доподлинно, поверил следствию, которое даже у царицы Марии выбило показания против собственных братьев. Бог тоже ни о чем не догадывался и ничего своему наместнику не телеграфировал...
    Годунов у церкви оказался сволочью в квадрате. Он и младенца прирезал, он и Патриарха скомпрометировал.
    Патриарх, тем временем, убивался в попытках стабилизировать ситуацию. Спасти Русь Святую от сползания в болото могло только рождение нового, здорового наследника престола. Иов просто выл в молитвах и письмах к царице Ирине, жене Федора Иоанновича, чтоб она не расстраивалась, уповала на Бога и Пречистую Богородицу, которые одни только могли превратить ее «безгодно изнуряемое тело» в «лозу плодовитую».
    В общем, Иов достучался до небес, но там схалтурили. Ирина родила дочь, опять больную, полуживую. Дочь скончалась, а следом 7 января 1598 года умер и царь.
    Иов засел за написание стандартной похвалы его скорбной жизни, а там переключился на аналогичное воспевание злодея Бориса Годунова, так как не мог «изрещи превеликия его царския милости к себе, смиренному».
    Иов лично возглавил партию, агрессивно продвигавшую Годунова в цари. Он и великий земский Собор созвал, он и вдову Ирину дожал благословить брата на царство, и резолюцию Собора сам провозгласил, не дожидаясь ее обсуждения и утверждения. От такого наглого напора боярство и дворянство наше пришло в обычное хоровое состояние и заголосило осанну самозванцу и детоубийце.
    А когда Борис, переигрывая, затянул паузу, Иов пригрозил остановить службы во всех храмах, отлучить Бориса и Ирину от церкви, самому уйти в монастырское небытие. Вот как страшно! Как зимой перекрыть газ, воду, отопление и выключить электричество.
    Кремлевская система при такой угрозе заработала в темпе мазурки. Борис воцарился, венчался и проч. Иов в душе якобы страдал, «терзался совестью» от последовавшей «строптивости» Годунова, но реально прекословить не смел. Не Филипп.
    На небе, однако, проснулись: что там за дела?!
    И надо бы наблюдателям одернуть наглецов, патриарха сменить, Бориску шибануть огнем, так нет, стали карать народ вообще.
    В 1604 году в Польше объявился «царевич Димитрий Иоаннович» - целехонький, живехонький, с неповрежденным горлом и без признаков природной эпилепсии.
    Иов, конечно, стал писать полякам, что это не царевич, а монах-расстрига Гришка Отрепьев, племянник дворцового дьяка Смирного, известный в церковных кругах каждой собаке. Но колесо уже покатилось.
    Вот как было дело.
    В Польше беглый Григорий Отрепьев служил у князя Адама Вишневецкого. Однажды он приболел и потребовал исповедника, чтобы проститься с эти светом. Естественно, прибежал иезуит. Гриша стал бормотать, что страшная тайна жжет его, не пускает душу на покаяние. Иезуит навострил пушистые уши.
    - Ну, короче, - хрипел Гриша, - я не Отрепьев и крещен не Григорием…
    - А кем же, сын мой?
    - Димитрием…
    - Ну, и что с того?
    - Ох, душно мне! – бредил больной и рвал ворот рубахи. Тут под рубахой обнаружился массивный золотой крест, усыпанный каменьями серьезного оттенка.
    - Бранзулетка!
    - Какая тебе бранзулетка! – Григорий приоткрыл воспаленный глаз. - Православный крест моего крестного! – глаз снова закрылся.
    - А кто ж твой крестный?!
    - Князь Мстиславский…
    Матка Боска!!! – выходило, что глава российского земства, формально второй по чину мирской руководитель России крестил этого заморыша?!..
    - Как, как тебя крестили? – начал въезжать иезуит.
    - Димитрием…
    - А по батюшке это, значит, будет...
    - Иоаннович…
    Князь Адам Вишневецкий, почему-то присутствовавший при исповеди, просто воздух поймать не мог широко раскрытым ртом. Иезуит забыл прятать копыто под сутану…
    Короче, «тайна исповеди» полетела во все края коварного королевства.
    Тут уж иезуиты обложили Григория, как конвойные овчарки. Возглавлял стаю папский нунций Клавдий Ронгони. Был подписан протокол, что католики активно поддержат притязания недорезанного принца, а Гриша своевременно примет католичество, да и всю Русь неумытую под римскую длань подведет. Королевский воевода Юрий Мнишек тоже подписал с Григорием соглашение, что отдаст ему в жены свою дочь Марину с венчанием в Москве по католической схеме, без приданного, но с калымом. Марина должна получить Новгородскую и Псковскую области с правом их католизации…
    Начался крестовый поход Лжедмитрия. Правда, выглядело это все очень странно и смешно: во всем походе Самозванца сопровождала воистину православная икона «Знамение» Курской Богоматери, активно способствовавшая переходу на сторону агрессора наших нестойких войск.
    Григорий вошел в пределы Руси с маленьким таким польским отрядиком, набранным из авантюристов и уголовного элемента. Навстречу ему, естественно, вышла вся богатырская рать. Патриарх лично подкреплял ее бойцовые свойства дистанционной молитвой. Рать встала, как вкопанная. А тут еще к Самозванцу и казачества донского от 3 до 10 тысяч подвалило без всякой матери, а как обычно, - черт знает, зачем и почему.
    Тогда уж молебны были заряжены по всем нашим церквям. В молебнах снова врали, что царевич умер по неосторожности, и говорили правду, что Гришка Отрепьев – вовсе не принц, а монастырская крыса, начинающий писатель, а подначивает его польский король – враг всего живого и православного. Потом снова врали, что Гришка – истинный черт. Еще в молебнах и разосланных увещеваниях утверждалось, что на небесах все видят, и кара небесная не замедлит с исполнением.
    Мы запутались вконец и притихли.
    Кара не замедлила.
    Царь Борис скончался апоплексическим, а может, и небесным ударом 13 апреля 1605 года. Просто кровью поперхнулся, вставая из-за стола.
    Омут лжи, предательства, убийств загудел, набирая обороты.
    Сначала Патриарх, все боярство, все москвичи присягнули жене и детям Годунова, поклялись им не изменять и Гришку не принимать. Тут же, все, кроме Иова, изменили. Семейство Годунова погибло в жестоких муках.
    В воздухе запахло народной волей, весной, красными гвоздиками. В сердцах простых людей запели птицы, гармонь всеобщих ожиданий развернулась на всю страну! Очень знакомое чувство!
    Знакомые и дела.
    3 июня 1605 года в Тулу к Лжедмитрию посылают грамоту с всенародным покаянием и присягой. Героя приглашают в Москву.
    10 июня, уже из Серпухова, Лжедмитрий пишет, что приглашение принимается, и в Москву он приедет, как только мы тут наведем порядок – «истребим его врагов до последнего».
    Народу к зачисткам не привыкать. Народ с дрекольем и оружием вваливается в Успенский собор посреди службы, выволакивает Иова из алтаря, деликатно ожидает, пока Патриарх снимет с себя знаки отличия, попрощается с реликвиями, проголосит всю свою автобиографию, перечислит заслуги перед родиной и престолом, взмолится к Богородице о спасении и «утверждении православия». Все впустую…
    Народ тащит Иова к Лобному месту, на котором, вопреки названию, никого у нас не казнят, а только выступают по праздникам. Пока тут идут митинговые пререкания, самые конкретные революционеры грабят легендарные сокровища патриаршего двора.
    На этом гнев пролетарский рассосался, и патриарха отправили простым монахом в Старицкий Успенский монастырь, где он скончался через два года при полном уважении и нормальном питании.
    А Смута разгоралась в самом неприятном для нас направлении.