С лета за Троицкой лаврой в Александровской слободе шло строительство. Рубили терема и палаты, обновляли старую церковь и мосты через Серу, ставили мощный частокол. Царь выбрал это место на Ростовской дороге 7 августа, в годовщину смерти царицы Насти, когда ездил к Троице помолиться о душе покойной. После молебна Иван в скорби поскакал, не разбирая пути, и заехал за Троицу на сорок верст. Здесь ему показалось спокойно. Он как бы загородился Сергиевой обителью от страшной Москвы. В этом лесистом месте захотелось Ивану остаться схимником, с короной, без короны - не имеет значения.
    Вернувшись, он занялся лихорадочным планированием, черчением и обычными нездоровыми фантазиями. Вскоре на карте возникла новая столица, были помечены дома новых русских бояр - все из псарей да мелких дворян, и свободного пространства на бумаге не осталось. Иван указал Смирному уголок для библиотеки в изгибе Александровского частокола, Федя съездил в Александровку и план царя забраковал.
    - Негодное место для книг, государь.
    - Чем же тебе моя воля неугодна?
    - Книги нужно хранить в сухости, а там - речка, низина, запруда. Строить бы под землей, но нельзя - будет подтапливать. Строить на земле из камня - долго и дорого. Строить из дерева нельзя вовсе, - сгорит. Я отъезжал на полверсты к северу, нашел в лесу пещеристые скалы. Место сухое, чистое, безлюдное. От слободы протоптаны каменистые тропы - можно будет и по грязи добраться. В скалах полно дыр, нор, удобно устроить пещеры.
    Царь согласно кивнул.
    - Строй, рой, да не зарывайся.
    К осени артель землекопов и каменотесов, завезенных в лес с завязанными глазами, закончила расчистку длинного пещерного коридора, высекла по бокам объемистые ниши, обставила рубленой мебелью и стойками две большие каморы. На Рождество Богородицы мастерам устроили отвальную. Жарили мясо, черпали вино из жалованных бочек. Строители выпили от души, но, даже падая с ног долой, не уставали просить Смирного:
    - Ты, боярин, не забудь нам глаза завязать.
    В народе ходила байка, будто Грозный ослепляет всех, видевших тайное или особо искусное строительство, чтобы секреты мастерства не расползались, куда попало. Так что, лучше было дороги не видеть.
    Утром следующего дня мастерам навязали полотняные повязки и вывезли их спящих на Московскую дорогу. Окольный народ крестился в ужасе, наблюдая свалку незрячих тел в скорбных телегах.
    "Опять ослепил, Ирод!", - вздыхали православные, но восстать не решались.
    Землеройную артель отвезли восвояси. Ее сменили рабочие из Александровки. Они перекрыли вход в пещеру мощным полукруглым частоколом с окованными воротами, заготовили дрова на зиму, протопили на пробу печи. Можно было возить книги.
    Смирной теперь почти безвыездно жил в слободе. Здесь в церковном притворе хранились "его" сокровища. Он еще раз перебрал библиотеку, проверил каталог книг и свитков, заказал местному резчику франтоватые таблички из белой липы. На табличках вырезались буквы славянского алфавита. Федя собирался развешивать их по полкам в соответствии с группами каталога. Как формировать группы, он пока не решил. Однозначно расставлять книги по авторам, заглавиям, первым словам текста не получалось. У многих произведений не было авторства, у других - названий, а первые буквы текста, как правило, ничего не напоминали.
    В конце концов, Смирной заказал вдобавок к большим буквенным ярлыкам маленькие - с титлом, рельефной завитушкой, чтоб при желании превращать буквы в цифры, а роспись содержания групп вести в отдельных листах.
    Смирной так усердствовал потому, что с некоторых пор ему стал сниться странный сон. Будто он заведует не Александровской, а Александрийской библиотекой. Во сне окружающий лесной пейзаж превращался в пустынные берега, темная пещерка становилась мощным зданием из египетского песчаника, люди вокруг ходили смуглые и улыбчивые. Все были в белых штанах и умели читать.
    Однажды, после очередного просмотра "библиотечного" сна, Федя решил, что будет группировать знания по культурным слоям: Грецию в одно место, Египет - в другое, Рим - в третье, Константинополь - в четвертое, Москву - в особое.
    В конце сентября в Александровку явился знакомый паренек - Андроник Невежа. Он раньше ошивался при печатных мастерах у Николы Гостунского и теперь прибыл с печальной вестью.
    - Исчезли друкари, - жалобно подвывал Невежа, - а я у них выучиться хотел. Они как узнали, что станок сгорел, так и запили по-настоящему...
    "А раньше как было? - грустно думал Смирной, - понарошку?".
    - Две недели тому - на Крестовоздвиженье - явился к ним мужик-искуситель. Взялся обучить нескаредному питью. Учились дня три, и потом все пропали!
    Федя досадливо стукнул кулаком в стол, и Невежа отошел на пару шагов.
    - Боярин, - сказал Невежа, - а если я узнаю, куда умельцы делись, оставишь меня у станка? - Невежа сделал еще шаг к двери.
    Получалось, он знает, что станок не сгорел.
    - Что слыхал про станок? - грозно поднялся Федор.
    - Ничего не слыхал, но видел, как разбирали, как в гробы складывали, как пустую станину поджигали.
    - С чего ты такой глазастый?
    - А я не пью, боярин. У меня от вина в животе нелепица случается, - сконфузился мальчик.
    - А как разведаешь о мастерах? - Федор внимательно рассматривал хитрое конопатое лицо.
    - Уж знаю средство. Ты меня только не гони.
    - Я тебя, брат, не гоню, я тебя теперь не выпущу, раз ты поджог видел. Будешь у меня на цепи сидеть, у станка, и книги печатать.
    Мальчишка открыл рот и задумался. Казалось, ему даже нравится идея безвыходной печати.
    - Ну, если ты на цепь согласен, - хмуро проговорил Смирной, - то можешь о мастерах и не рассказывать. Мне их пропажа без убытку.
    - Они в Литву сбежали, в Вильно! - выпалил Невежа, - а можно я по воскресеньям буду с цепи сходить? Мне воскресные службы пропускать епитимья не дозволяет.
    - Ладно. Оставайся пока без цепи. До исправления живота и скончания епитимьи.
    Невежа развернулся бежать, потом крутнулся обратно, прошептал, что мужика-искусителя знает, это был московский дворовый холоп князя Андрея Курбского, - и выскочил на воздух.