Смирной вышел во двор подышать. Здесь уже отдыхали ребята Глухова - Волчок и Никита. Они участвовали в ловле провокаторов и теперь оттаскивали их, пытанных, в застенки и ямы.
Никита пристал к Смирному с рассуждениями о причинах общественного бешенства. Он переживал, откуда в богобоязненной толпе берется столько сатанинской ненависти, жестокости, порочности.
- Вот, Михалыч, взять хоть этот бунт. Они же за священное писание старались?! К Богу ревность показывали?! А чего ж они тогда бросились пить? Только что стремились в пользу добра, а поворотили в сторону зла - к бочкам?
- Это, Никита, потому что они неправильно "ревновали". Им что завещано? - все делать через любовь, а они об этом не помнят. Им полагалось пролить слезу о Слове Божьем, послать депутацию в Думу и с любовью спросить, каким промыслом книга обрела хулительное слово. Бояре почесали бы под бобрами и ответили, что ошибка вышла. Из Ветхого завета известно, что в «Начале было Слово». На самом деле, молчание - Начало всех Начал, а уж потом Слово из молчания появляется. Поэтому, православные, форма Слова значения не имеет, ступайте и помалкивайте!
Тогда ходокам нужно было крепенько помолиться и спросить с полной любовью в Дворцовом приказе, имеются ли в городе достаточные винные запасы для Петрова разговения, Рождества Крестителя, Ильина дня? И все это - с доброй улыбкой, поцелуями и аллилуйями. А они? Сразу в мать, в рыло, в топоры! Вот Сатана и выскочил из преисподней, оседлал их, погнал на поджог.
- Один Сатана - на все три сотни бунтовщиков? - раскрыл удивленный рот Никита.
- Ну, не один. Сатана командовал, а три сотни мелких бесенят седлали пьяных жеребцов.
- По-твоему, они на пьяных полезли? А кто народ на пьянство своротил? - подловил Федю Никита.
- А по пьянству у каждого внутри постоянный бесик имеется, особый, винный.
Тут Никита разулыбался облегченно:
- Ты шутишь, Михалыч! Я понял! - это ты в шутку о бесах сказал? - в глазах Никиты светилась наивная надежда.
- Будь по-твоему, - согласился Смирной, - шучу. Бесов нет. На бунт воры государевы решились сами. Бог их не удержал. Слишком сильно они хотели выпить, - улыбнулся Федя.
Никита испуганно замер. Из-за улыбки подьячего выглядывала лукавая мыслишка, что всемогущий Бог оказался слабее нескольких десятков московских забулдыг, попа-расстриги и озабоченной молочницы.
Возникла немая сцена.
Самым странным в этой сцене было то, что Волчок, - еще более наивный, чем Никита, - никак не участвовал в расследовании бесовщины. Он стоял молча и держал глаза неподвижно - в белокаменную стенку.
"Не приболел бы от пыточных трудов", - подумал Федя.
Тут и Никита обернулся к Волчку. Легонько ткнул его под дых:
- Ты чего, братан, заскучал? Как думаешь, Сатана сильнее по винному зову?..
Волчок очнулся и как бы продолжил:
- Я вот думаю, где я его видел?
- Кого, Сатану? - вылупился Никита.
- Нет, Худого, что возле Расстриги взяли.
Худой - жилистый мужчина, с проседью в черной бороде и волосах дожидался пытки в гриднице на куче соломы. Он и здесь ни на шаг не отходил от попа-провокатора, оставленного на закуску.
- Ну-ка, ну-ка! - оживился Смирной, - думай, брат, думай! Пойдем, еще на него глянем.
- Уж нагляделся...
Волчок сгорбился, как в седле после бессонной ночи, и стал бродить по двору. Его мыслительные усилия вызывали ощущение острой зубной боли.
Никита собрался еще поспрашивать Смирного о бесах, но тут Волчок охнул, разогнулся и прокричал шепотом:
- Есть! Это он!
- Кто?
- Человек с опушки.
Теперь пришлось "пытать" Волчка. Парень он был не косноязычный, но риторике специально не обучался. В результате расспроса выяснилось, что Худой на соломе - это тип, который на опушке между Острогом и Ростовом совещался с острожными начальниками, а потом возглавил поход на татарскую сторону Волги.
- Ты это точно понял, или только кажется? - нажимал Смирной.
- Вот те крест, Михалыч! - могу проклятую грамоту подписать! Как тебя видел!
Смирной сказал: "ладно", велел ребятам стоять наготове и вернулся в гридницу. Там безвыходно кричали, воняло смоленой свининой и печным дымом. Худой сидел на соломе за спиной бледного Расстриги и что-то диктовал ему в ухо.
Федя подошел к Филимонову и сказал, чтоб сворачивал страсть господню, рассаживал всех по каморкам, а вон тех двух - поодиночке, в несмежные места.
- Ты побереги их, Ермилыч! Особенно Худого.
Когда узников расселили с полным удовольствием, - с водой, но без сухарей, лекарств и икон, - Филимонов, Смирной и Егор вышли наружу, где состоялось короткое совещание.
И вскоре в бывшей гриднице завертелась отчаянная драма.
Егор ворвался в пыточную с воплем: "Ату Антихриста!". В левой руке палача сиял большой серебряный крест.
Егор вышиб дверь в камеру Расстриги и, заслоняясь от него крестом, пошел на изумленного попа. Правая рука с растопыренными пальцами шарила в пустом воздухе. Так на пожаре спасатель ищет в дыму угорелое тело.
Наконец, Расстрига был ухвачен за шиворот. Егор взвыл невпопад какой-то библейской нелепицей и вырубил Расстригу крестом по темени.
"Ныне очищающи...", - бормотал Егор, выволакивая тело в центр гридницы. Тут он оставил на мгновение свою жертву, подбросил в очаг соломы и дров. Огонь осветил дальнейший кошмар нервным, красным светом.
Егор стал медленно рвать на несчастном черные одежды. Каждый кусок брезгливо стряхивал с руки, поддевал пыточной кочергой и кидал в огонь.
Смирной подглядывал за происходящим в дверную щель и видел, что обитатели камер приникли к дверным решеткам и наблюдают в ужасе. Был среди любопытных и Худой. Никто из зрителей не крестился.
"Вот вам и крестовые! - думал Смирной. - Поди, и в Бога не слишком верят!".
Тем временем Егор ободрал Расстригу догола, сковал по рукам и ногам цепными кандалами, вылил на него ушат воды и кружку вина. Поп зашевелился.
- Теперь, гад, мы тебя спалим до тла! Наконец-то ты нам попался! Долго тебя христиане по всей земле ловили, а ты вона где! В Москву пожаловал!
Расстрига погрузился в новый обморок, - на этот раз от неопознанного ужаса. Егор выволок тело из помещения с деревянным грохотом и железным звоном. Вместо палача вошел подьячий и два бойца. Лицо Смирного было скорбным и возвышенным. Он молча пошел по кругу, открывая засовы камер. Когда круг замкнулся, Федор стал у входа и крикнул:
- Кто верит в Господа, на колени!
Заключенные попадали на пол в дверных проемах. Сел и Худой.
Смирной гордо поднял голову. Всем, даже последнему замухрышке, страдающему безвинно, стало ясно: это – витязь света. Он не уступит темным силам. Скорее сгорит.
Смирной выдержал паузу и загрохотал под низкими сводами:
- Страх Преисподней восстал из бездны! Не назову вам имени его, ибо сам смертен и грешен! Но имя его вы знаете!
Федор остановился перед зачуханным пареньком с разбитым лицом.
- Ты!..
Парень поплыл лицом и стал валиться вбок.
- ... отпускаешься во имя Господа!
Тут же Волчок и Никита выхватили парня из камеры и вышвырнули на волю.
- А вы, - Смирной повернулся к остальным, - трепещите! Среди вас – жертва, назначенная во спасение мира! Ибо вы, как никто близко, соприкоснулись с С..., - Смирной запнулся, перекрестился и вышел вон. Волчок и Никита пинками водворяли пленников по местам. Получил по ребрам и Худой.
- Молись, брат! - шепнул ему Никита, - всех вас спалим в надежде на избавление!
Худой рухнул в свою солому, Никита ушел, Волчок еще раз пнул несчастного и добавил тихо:
- Крепись, брат! - Антихрист пойман. Но не этот полубес, а говорят, кто-то великий! Во дворце взяли. Молись в надежде, - и Волчок показал Худому железный крест из острожного сундука. Худой застыл в недоумении.
Ночь пришла лунная и звездная. Она заглядывала в узкие оконца камер и выворачивала душу заупокойной красотой. Небо и при хорошей жизни рассматривать нелегко, а из камеры смертников и вовсе грустно.
После полуночи в камеру Худого проскользнул Волчок.
Он дал пленнику попить-поесть, заговорил быстро, но четко.
- Взяли владыку Никандра. Сейчас ловят братьев во всех епископиях. В монастырские общины посланы войска. Епископ Варлаам Коломенский рассказал все, что знал. Узнать успел много. Под это дело готовят большой костер. Никандра представят Антихристом во плоти. И нужна целая толпа "бесов". Поэтому сейчас будут хватать всех подозрительных.
- Ты не держи тайны, - они и без тебя все знают, продолжал Волчок, - тебя видели в походе на татарскую сторону, еще в каких-то местах. Будут уточнять мелочи о Братстве, об Остроге, о казнях язычников. Это отвечай. Потом попроси выслушать без записи. Расскажи всего побольше. Я постараюсь тебя вывести из списков.
Все, что сказал Волчок, было ложью до последнего слова. Но концовка с выведением из таинственных списков на фоне группового сожжения бесов подействовала безошибочно.
Утром Худого допрашивали без пытки. Уже не пытали вообще никого. Филимонов лениво ворочал языком, почти не брал в руки пера, а Смирной и Заливной по очереди подходили к Ермилычу и перебрасывались душераздирающими новостями "с воли". Что на Болоте строят сруб на тысячу душ, но бесов следует набрать по Евангелию - "легион". Так не знаешь ли, Ермилыч, сколько их, чертей в этот легион влазит? Чтоб нам не перебрать и в нехватке не остаться.
Филимонов пожимал плечами, а Смирной вспоминал вслух, что вроде бы, в легионе тыщ пять-семь народу, но уж никак не меньше шести. Легион состоит из десяти когорт по 400 – 600 человек, то есть, бесов. В римской, человеческой когорте – по 5 – 6 центурий. А уж в бесовской – один Бог… - то есть, черт знает!
- Так что, пожалуй, не переберем!
И Смирной убегал.
Худой терял мысль, сбивался с ответов. Казалось, следователь и сам забывает, чего спрашивал. Беседа получалась путанная. Но Худой начал рассказывать. У порога вечности, когда Страшный Суд чувствовался селезенкой, а обычного никто не обещал, геройствовать в пользу епархии не хотелось.
В итоге Филимонов узнал, что крестовое братство ходило на татар не воевать, а сговариваться. По старорусскому обычаю волки звали шакалов на помощь при внутренних делах. В тот раз, три года назад, по левому берегу Волги дошли до лесных поселений под Казанью. Там уже 10 лет скрываются боевые отряды татар, не склонившихся под московской плетью.
Худой участвовал в переговорах с татарскими вождями с благословения Никандра. Тогда они готовы были идти на Москву по первому зову. Подтверждают готовность биться и сейчас. По последней договоренности должны собраться к слиянию Нерли и Клязьмы на Веру, Надежду, Любовь и мать их Софию. То есть числа 17 сентября. |