Пока мастера набивали рамку первой страницы, Федор Смирной занимался любимым делом, - рылся в бумагах.
    В сундуке с острожными документами среди прочего нашелся весьма любопытный лист - перечень печатных книг, изданных за последние годы в Европе, в основном – в Германии.
    Не то, чтобы святые отцы интересовались новинками с целью расширения кругозора, но им нужно было подпитывать церковную науку, а для этого любые источники годились. К тому же список изданий помогал фиксировать отъявленную ересь, чтобы выездные православные не вляпались в дрянь и не завезли заразу на святую Русь. Так что, лист из сундука был весь исчеркан крестами – отметками о неблагонадежности.
    Среди помеченных книг Федя обнаружил любопытную вещицу: под 1539 годом значилось латинское Базельское издание "Толкователя личных и общественных снов Артемидоруса Далдианского".
    "Очень бы нам пригодилось толкование наших кошмаров, - подумал Смирной, - особенно общественных".
    Летом 1564 года, разбирая книжные завалы, Смирной обнаружил греческий том с заковыристым названием "Онейрокритика". Полистал, заметил имя автора – Артемидор - и понял: это то самое толкование и есть. Только греческий оригинал был рукописным и относился ко второму веку от Рождества. Федя забрал книжку с собой и стал читать ее на ночь.
    Однажды утром сидели у царя. Иван был растрепан, жалок, вопросы задавал дурацкие, на ответы реагировал невпопад. Оказалось, он переживает ночной кошмар. Только горьковатая рябиновая настойка с кусочками льда в хрустальной венецианской чаше вернула ему способность общения. Вот что он рассказал, и вот что ему привиделось.
    Снилось Ивану, будто он - судья и сидит на троне  из неоструганных досок. Трон установлен на бревенчатом помосте, на вершине холма. Со всех сторон по склону к Ивану поднимаются люди, но просто так никто подняться не может. Все время идет снег или дождь, трава и глина на склоне скользкие. Люди падают, некоторые, кто побогаче, очень нервничают, что одежду запачкали.
    Тогда Иван посылает вниз своего раба, вот хоть тебя, Федька или тебя, Григорий – лица было не разобрать. Раб объясняет остолопам, чтоб не лезли напролом, а строили дороги. И вот одни начинают рыть земляные ступени, другие мостят их плоским камнем, третьи делают деревянные лестницы. И вся толпа медленно приближается к Ивану, а ему от этого беспокойно.
    Тут случается чудо. У подножия холма появляется стайка детей. Эти неразумные тоже хотят на суд, но не судиться, а просто так - поглазеть. Они притаскивают длинную веревку, подсаживают друг друга, вбивают в холм осиновые колья, - Иван почему-то уверен, что именно осиновые, - вяжут к кольям веревку, и, держась за нее, первыми достигают вершины. Дети окружают Ивана и стоят, разинув рты. Ивану от их присутствия становится очень хорошо и спокойно.
    Тем временем прочий народ начинает прибывать на суд по своим лестницам. О чем их тяжбы, Иван не помнит, но решает дела честно и быстро. Денег за судейство не берет.
    Солнце уходит за спину Ивана, он собирает листы с приговорами и заходит за трон. А там - тоже глинистый склон, и ведет он дальше наверх. Склон скользкий, но не от дождя и снега, а от крови. Иван хочет строить свою лестницу, но нет у него ни камня, ни досок, ни веревки. Одни кости кругом. Тогда Иван мостит лестницу из костей и поднимается к окончательной вершине. А там сидит настоящий, верховный Царь. Он тоже судит, но не простых сутяг, а царей. Иван подает ему свои листы, Царь читает, кивает довольно или гневно. Но в среднем получается неплохо, и Царь отпускает Ивана.
    Иван собирается вниз, а лестницы-то нету! Истлели кости!
    "Это ж сколько времени прошло?", - спрашивает Иван у Царя.
    "Почем я знаю, - огрызается Царь, - главное, что нету его, - времени, - все кончилось. Разбазарили вы его со своими судами да царствами!".
    Царь задумывается, пускает изо рта дымчатые облака, потом успокаивается:
    "А мне-то что? Буду царствовать без времени, мне срока не назначали".
    "А мы?".
    "А вы - как хотите!".
    Ивана толкают, он скользит по склону и больно расшибается при падении. Как оказалось - о дощатый пол у кровати.
    Все замерли. Иван заново просматривал ночные картины, остальные помалкивали в винные плошки.
    Только Федя Смирной елозил на лавке и рябиновку не пил. Царь заметил это дело. Он уже знал: если Федька нервничает, значит, имеет что-то сказать тайное.
    Иван разослал людей по службам. Заливного - в приказ, считать дворцовые расходы; Скуратова - в конюшни, проверить ковку лошадей; Сомова - на псарню, без задания.
    - Ну?! - спросил царь, когда люди ушли.
    - Я видел этот сон, - сказал Смирной и поправился, - в книжке.
    - Ну, и что там? К чему? Чем кончилось? Что за книга?
    - Греческий толковник, в библиотеке твоей бабушки сыскался.
    - Тащи сюда! Читать буду.
    - Он по-гречески, Иван Васильевич...
    - А! Ну, отдай в перевод.
    - Неполезно получится. У нас с греческого только попы могут, а им эллинскую книгу переводить тошно. Будут на тебя кукситься, разгласят, что царь у нас...
    - Тогда ты читать будешь, - перебил Иван.
    - Книга велика, нам ее вслух долго тянуть придется.
    - А мы не всю потянем, а по снам пойдем. Давай вчерашний сон разбирать. Приходи вечером, на сон грядущий, - Иван улыбнулся, - будем вышибать клин клином. Чтоб снова страшный Царь не приснился.
    Вечером медленно, со скоростью солнечного заката и греческого перевода стали толковать кошмар по Артемидору. Царь лежал, развалясь, с утренней рябиновкой, Федя сидел на точеном стульчике.
    "Видеть себя царем - смерть! - Федя виновато поднял глаза и добавил, - если ты не царь".
    - А судьей?
    "Сны о судах означают тревоги, неприятности, безуспешные затраты. Для больных они предвещают кризис; если дело выиграно, больной выздоровеет, если проиграно - умрет".
    - Смотри-ка, сходится! Там меня отпустили, и вот я - жив! - Иван посмотрел сквозь рябиновку на огонек лампады, будто чокнулся со Спасом.
    - Ты, Федя, эту книжку при себе держи. Мы ее теперь часто читать будем.
    Смирной вышел за дверь и на немой вопрос спальника честно ответил, что разобрал вещий сон царя.
    На другой день вечером в комнату Федора вкрадчиво постучали. Царский спальник что-то спросил, кого-то пропустил, и огромная тень заполнила помещение до последнего аршина.
    Дьяк по иноземным делам Иван Висковатый одышливо уселся на лавку. После минутного отдыха чиновник пожелал узнать, что с ним будет, ежели многократно снится, будто он потерял ключ от дома.
    Такой сон по Артемидору Федя помнил. Он снился путешественнику, дочь которого тяжко блудила в отсутствии папаши. Но Висковатого волновала не дочь, и он открыто держал в руке замшевый кошелек с малиновым звоном.
    Федя вспомнил, как на днях царь Иван ругал Висковатого Сомову:
    "Может мне, Данила, тебя в Ливонию дьяком послать? Или Гришку? Этот кабан уж третий год никак не тронется. Я его не гоню, но могу и осмолить щетину! Или на вертел надеть!".
    Сомов тогда пожал плечами: не его ума это дело. Он по свиньям мало понимает, он больше - по собакам.
    Когда Сомов вышел, Грозный продолжал рассуждать вслух:
    "А может, оно и к лучшему? Толстый дьяк важен у приема послов, а в дороге - смешон и коням труден. Пусть сидит. Надо ему парчи на покрышку пожаловать, а то принимает послов в соболях. Зверообразен!".
    Так что, Федя не стал говорить Висковатому о резвости дочери, а затянул длинную волынку:
    - Над тобой, господин дьяк, нависла страшная опасность! Ключ - это власть и золото. Но ключ - это и вход в царство небесное.
    Висковатый сжался и начал густо потеть. Кот Истома поспешил покинуть помещение.
    - Ключ небесный находится меж созвездий Гончих Псов и Кабана. Мой тебе совет, спроси бывшего псаря Данилу Сомова о Псе и Кабане. Какое он первое слово скажет, с тем ко мне и возвращайся.
    Висковатый недовольно запыхтел и убрался под дверь царской палаты, где обычно ошивался Данила. Уже через час дьяк встретил знатока псовых наук и гордо спросил о Псе и Кабане как таковых.
    - Чего? - не понял Данила. Потом прищурился и вывалил, что слышал, как тебя, дьяк, величают кабаном и собираются осмолить на вертеле.
    Тут из палаты донеслись звуки посуды, и сильный голос запел. Данила юркнул к царю, а Висковатый рухнул на лавку преодолеть обморок.
    К Федору он вернулся мокрый, тяжко сел, развязал кошель и молча положил на стол пару золотых.
    - Ну? - спросил Федор.
    - Поджарить приговорили.
    Губы и подбородок дьяка тряслись, и он заскулил тонко - не по комплекции, не по чину.
    - Многие годы служу! Никакой корысти не принял!..
    - Ну, ладно, ладно! - замахал руками Федя, - это еще не беда. Есть Ключ, значит можно беду замкнуть. Ключ золотой? Золотой. Значит, беда замыкается золотом. Твой поджар переводится на какое-то другое тело. А твое тело будет покрыто золотом. И нужно тебе идти к царю. Будет спрашивать, зачем пришел, говори: "Исполнить волю злато-парчовую!".
    Висковатый нехотя высыпал на стол еще пяток монет, посчитал, что этого хватит на позолоту его бескрайней плоти, и поднялся идти.
    - Скажи, Иван Михалыч, - окликнул Федя, - есть ли у тебя дочь подвенечных лет?
    - Засватать хочешь?
    - Не то важно, чего я хочу. Важно, чего она хочет, - туманно произнес гадатель.
    Висковатый пожал плечами и вышел. Ему было не до дочери и не до золотой парчи. Шкура его дымилась.
    И совсем уж передумал Висковатый идти к Грозному, но снова встретил во дворце Данилу Сомова. Данила подмигнул дьяку черным глазом и пошел себе, поскуливая, как сучка на морозе. Висковатый бросился в царские покои. Царь как раз выпивал.
    - А! Кабанчик! - ласково встретил тезку веселый повелитель. На столе стояло блюдо с запеченым поросенком. - Садись! Пей, что Бог послал. Ешь, что черт поджарил!
    Висковатый сел, не чуя ног.
    От царя он вышел через час, потный и пьяный до свинячьего визга. В руках держал свиток парчи с золотой ниткой, на вопросы не отвечал и почему-то очень спешил домой.
    К вечерней молитве весь двор только и говорил о чудесном предсказании Федьки Смирного, о парчовом кафтане дьяка, о нечаянном позоре и скорой свадьбе его дочери.
    А после молитвы астролог Смирной обнаружил своего кота Истому в запретном месте - на обеденном столе. Сегодня у Истомы имелось оправдание - он сторожил посреди стола большой мохнатый комок кровавого цвета. Внутри комка что-то перекатывалось и звякало. И норовила тварь ускользнуть из цепких лап.
    Надо ли говорить, что с этого дня придворные выстроились в очередь к подьячему Смирному, и проблема хлеба насущного решилась для него бесповоротно.