Иван Глухов вернулся в Ростов и заночевал в случайной избе за медную денежку. Если бы Глухов знал, что рядом с ним, за стенами Ростовского кремля в этот самый час заседает некий тайный совет, он бы мышью прокрался в кремль. Но совет потому и затевался тайным, чтоб никто о нем не догадался. Вот Глухов и попивал тихонько пиво в компании  рябого хозяина и его сыновей.
    Разговоры крутились вокруг погоды, - как она испортилась за последние годы, и лишь слегка задевали Ливонскую войну. Царя и московских дел не трогали, - мужик опасался доноса. Так и проболтали о глупостях до полуночи.
    А в кремле архиепископ Никандр Ростовский доносов не боялся, - он сидел среди надежных своих товарищей. Впрочем, слово "товарищ" не вполне подходило к этим людям. Общими у них были не товар и деньги, а вера.  Вера этих людей была особенной. Если бы Никандр пригласил на совет всех, кто горячо, самоотверженно верит в Христа распятого, кто готов жизнь положить за убеждение, что еврей из Назарета знал единственно правильный путь для всего человечества, то уже сегодня во дворе Ростовского Кремля толпились бы сотни верующих. Многие пришли бы с оружием и недельным запасом продовольствия, готовые хоть сейчас освобождать Царьград, а то и Гроб Господень. А завтра сюда подтянулись бы крестьяне, казаки, бродяги из других мест. Каждому охота сменить гнусь повседневную на романтику вселенского подвига.
    Но не эти легковерные остолопы нужны были Никандру. Не столь прямолинейно он мыслил. Не в дурацкие палестины собирался вести войско Христово. Поэтому в полутемной палате при немногих свечах сидели только пятеро, считая самого Никандра.
    Никандр, величественный, гордый мужчина с прямо посаженной головой, скорее напоминал воина. На его фигуре вовсе не сказались многотысячные поклоны, отягощающие спину каждого монаха.
    Рядом с Никандром сидел молодой человек с израненным лицом и длинными русыми волосами. Князь Дмитрий Суздальский (так он сам себя иногда самозвано представлял), - в монашестве Дионисий, - служил Господу в чине начальника кавалерии Крестового войска.
    Еще здесь были игумен Спасский Лавр и два приезжих. Собственно, ради них и собрались. Епископы Филофей Рязанский и Варлаам Коломенский внимательно слушали речь Никандра. Он старался убедить их в очевидных истинах. Очень нужны были Рязанская и Коломенская епархии в деле Никандра, - они вытягивали полукольцо вокруг Москвы с севера через восток и на юг.
    Вообще, мотивы Никандра всем собравшимся были понятны. Старый митрополит Московский и всея Руси Макарий уже не первый год собирался в лучший мир. Он как упал с Кремлевской стены во время пожара 1547 года, так и погряз в немощи телесной.
    По всем формальным статьям и по праву пастырского авторитета приемником Макария должен бы стать Никандр. Но ни у кого в России и мысли не возникало, что это право восторжествует. Все знали: ни из Суздаля, ни из Владимира, ни из Ростова епископ и даже архиепископ не станет митрополитом! Грозный ненавидел старую Русь. Он всем сердцем стремился в будущее, присматривался к европейским порядкам, почти стыдился своего происхождения от Калиты – старомосковского скряги. Поэтому древнерусские, домосковские  столицы недолюбливал. В богомолье их посещал все реже, норовил каяться по отдаленным лесным монастырям. И священников приближал в основном новгородских. Новгород щекотал Грозного прозападным шиком, вольницей. Новгорода Иван боялся, но и уважал его. В новгородские монастыри он ссылал ослушников, пытался хоть так привязать республику к Москве.
    Так что, Никандру митрополия не светила, а очень нужна была. Не ради корысти или тщеславия, а для дела. Об этом деле он сейчас толковал гостям.
    Хотел Никандр огромной, безмерной и безграничной власти на этой земле. Не для себя – для Бога, для церкви – дома Божьего.
    - Вот, - говорил он, - простая логика: говорит Господь о церкви: «Се дом Мой, домом молитвы нареченный».
    В этом стихе принято делать ударение на слово "нареченный". Обидное какое-то слово! Что значит, "нареченный"? Нарекли домом молитвы. Кто нарек? Зачем? Что, и так неясно, что в церкви молятся? У нас вообще к нарицательному обозначению относятся с подозрением. У нас мало ли что и чем нарекают! А на самом деле? Назовут "величеством", внутри – пустышка. Нарекут «светочем ума», на самом деле – мыльный пузырь. За наречением почти всегда  – преувеличение. Но тут – другой случай, другая крайность, - преуменьшение!
    - Здесь, братья, сокрыт… - Никандр сделал паузу, многозначительно осмотрел собравшихся.
    «Черт!?» - в ужасе предположил про себя Филофей.
    «Клад!?» - размечтался недалекий Варлаам.
    - … божественный Логос!
    «Что за хрен такой?», - Филофей попутал «логос» и «фаллос».
    - Сей Логос – "Дом Мой!", ибо домом молитвы церковь нарекли люди, а Своим домом ее нарекает Сам Господь!
    Дионисий и Лавр слышали это не раз, поэтому не реагировали. Лавр вспоминал монастырскую возню последних дней, а Дионисий тянулся почесать плечо, натертое перевязью короткого меча, спрятанного под рясой.
    Зато Филофей и Варлаам восприняли важность момента.
    Надо сказать, они не поняли тонкой мысли Никандра, но эпохальность интонации уловили чутко. Епископы привстали на полусогнутых, дружно поклонились, перекрестились дважды. К чему? А на всякий случай.
    Никандр знал, что пара гостей – дураки, и пустился в разъяснения. При этом он змеей смотрел в неустойчивые глаза провинциалов.
    - Итак, Господь говорит, что церковь – Его Дом.
    Пауза. Взгляд в упор. Филофей от страха начинает повторять про себя молитву Богородице. Никандр продолжает:
    - Слова Господа – превыше всего. Остальное – тлен. Тезу о наречении церкви домом молитвы можем отставить, как второстепенную.
    «Хочет молебны отменить! – испугался Варлаам. – А божественная литургия как же?».
    - Вот вам и ответ! Церковь – всеобъемлющее, самодостаточное, универсальное, всепоглощающее, императивное образование. Ибо Дом Божий превыше мирских династий, царских домов. Так не ему ли пристало управлять всем и вся? Что ж мы терпим этих недоносков? Неграмотных, лживых, блудливых, суеверных, кровожадных, трусливых?
    - Пора, братья, вернуть силу и власть Дому Божьему!
    Дальше Никандр развернул перед парализованной аудиторией величественную картину церковного государства, в перспективе - всемирного. Филофей с Варлаамом оживились, они доперли наконец, что могут появиться новые должности, новые святительские чины.
    Лавр с Дионисием оживляться не стали. Дионисий и так уже был командующим, а Лавр – ответственным за людские ресурсы, типа дьяка Поместного приказа и даже выше. И эти высокие назначения их уже не радовали, не ослепляли золотым блеском, не защищали от простой мысли: «Голову можно утратить в два счета!».
    Никандр тем временем говорил и вовсе страшные вещи. Его церковное царство требовало жертв. Прежде всего, следовало как-то угробить грешного царя Ивана, сместить больного Макария, объявить его, Никандра регентом, ввести вместо боярской думы Синод. Никандру надлежит заделаться сначала митрополитом, а потом, с Божьей помощью - патриархом. В областях и волостях нужно поставить епархиальные и монастырские власти над мирскими, земскими. Соответственно, для удержания этой схемы требовалась церковная тайная служба и гвардия, а также правящая клерикальная партия – Крестовое братство.
    Филофей и Варлаам разомлели совершенно. Каждый видел себя как минимум митрополитом. Варлаам уже начал пересчитывать в уме доход Коломенского воеводы, ссыпая податное золото в епископские сундуки. Правда, управление беспокойным Коломенским пограничным войском несколько смущало миролюбивого священника, но он успокаивался, глядя на рваного и резаного Дионисия. Военные начальники всегда найдутся!
    Тут мечтания были прерваны неприятными словами Никандра. Он потребовал, - что, так скоро? – принесения клятвы верности и молчания, - это раз! Людей в полк Дионисия с лошадьми и оружием – это два! И по десять телег продовольствия в неделю – это три!
    Ужас! Где ж взять столько народу? – по сорок человек с епархии! Ах, по двести сорок?! Да еще молодых, сильных, верных, умных. То есть, - лучших! И чтобы без семей, связей, пороков?! Что, бывают и такие?
    «Подписывать? А вдруг государь узнает? - в глазах испуганных епископов поплыл черный дым огненных казней на московском Болоте, - спалит живьем!!!».
    Варлаам и Филофей поднялись, покачиваясь, пошли за Лавром и Дионисием. По ходу крестились непрестанно. Смертный пот на их лицах блестел в сумрачном свете коридорных свечек.
    Они как-то оказались в другой палате, где вслепую подписали какую-то бумагу, потом их кормили, поили, вели спать. И в сеннике на сон грядущий инок Дионисий прохрипел покалеченным горлом:
    - Будете делать, что скажет отче Никандр. И делать быстро, но молча. Если что не так, убью!
    И кто бы заснул после этого даже под градусом? Никто и не спал.
    Лавр рассказывал Никандру и Дионисию о странной компании московских разведчиков. Потом они долго обсуждали идею строительства военного порта и заключили, что пусть строят, нам потом пригодится.
    Иван Глухов не спал после кислого пива, периодически выскакивая на задворки. При этом он все более принимал на веру Крестовое братство. Уверению Ивана-неверующего способствовала огромная желтая луна.
    Нужно ехать в Москву и думать, думать, думать!
    А с печатниками так и не разобрались. Глухов не любил возвращаться с невыполненным заданием.
    Он стал использовать бессонницу для рассуждений.
    «Если нельзя найти людей, - думал Иван, - можно поискать следы их ремесла. Не каждый день и не в каждом городе занимаются таким хитрым делом!».
    «Но для этого ли дела их заперли?»
    «А для чего же! Попы не такие дураки, чтоб ценностями разбрасываться!»
    «А зачем им печать?»
    «Крестовое братство просвещать, или черт знает зачем».
    К сожалению, Глухов слабо представлял особенности книгопечатного дела, но главное знал: книги печатают большим прессом, сдавливая бумагу с намазанными сажей деревянными или свинцовыми буквами.
    Утром Иван пошел бродить по Ростовскому рынку. У лавки кузнеца затеял разговор о починке двуручного меча: можно ли его сковать с оторванной рукоятью?
    - Отчего ж не сковать, - отвечал кузнец, - и не такое ковали!
     - А винт сковать можешь?
    - Сковать-то смогу, да зачем тебе?
    - Водяные ворота опускать на мельнице.
    - Для мельницы много чести. Но ковали мы и винты.
    Дальнейшая раскрутка показала, что винт аршинной длины ковали года три назад. Заказывал местный монах, но толком объяснить винтового устройства не мог, и для уточнения деталей сюда привозили еще одного мастера.
    - А что за мастер? – не выдержал Иван, и дальнейший рассказ пришлось оплачивать серебром новгородской чеканки.
    Мастер тоже был одет монахом, но глаз имел не монастырский, ремесленный. По его подсказке винт сковали, но что с ним дальше было, кузнец не знал.
    Следующую монету Глухов потратил на вопрос о резке букв, и тут получилось удачнее. Оказалось, тот же монах с тем же ремесленником приходили еще раз и заказывали набор тонких ножичков для резки по дереву и свинцу.
    - Да, так прямо и сказали: «По свинцу».
    Глухов ушел от кузнеца с убеждением, что три года назад печатники еще были здесь. Раз их выдержали пять лет, то и эти три года могли как-нибудь прокормить.
    Можно было седлать коня.