|
ы думаете этот заголовок
написал кровью на заборе не дорезанный кулаками юный пионер? Нет.
А! Это комсомолец-доброволец спасся из горящего стратостата "Комсомольская
правда" затяжным стремительным домкратом? Нет? Нет.
Ну,
понятно! Это седой коммунист-большевик, увернувшись от чисток без
права переписки с этим светом, одолев все концлагеря - свои и чужие,
промахнувшись мимо трех инфарктов, роняет сентиментальную слезу о
героически загубленной юности? Нет???
Нет,
государи мои, - не судьба вам угадывать с трех раз в этой книге.
Это
- я!
Я
- прилежный октябренок первоспутниковой эры;
я
- чистосердечный пионер, не ведавший о кулацких генах - лучшем, что
есть во мне;
я
- скептичный комсомолец, увлеченно изучающий внешкольные произведения
классиков марксизма-ленинизма с позиций критического цинизма;
я
- антипартийный прослоечный интеллигент и паленый провинциальный диссидент
оруэлловского 1984 года,
я
пою эту нерифмованную песнь великой моей Революции!..
Ошалели?
Объясняю.
Слово
Революция - одно из нескольких священных созвучий, встретивших меня
на пороге старого коричневого дома на Турбинной в первом моем году.
Было
совсем немного четко определенных хороших и плохих понятий, за которые
или против которых можно было и хотелось отдать жизнь. Вот этот короткий
словарик юного идиота-натуралиста в редакции 1957-1958 г.г. (в порядке
убывания значимости):
Хорошие
понятия:
Революция,
Ленин, Сталин,
Партия,
Комсомол,
Мир,
Коммунизм,
Красный
галстук, Горн, Барабан, и над всем этим -
Красное
Знамя и Красная Звезда.
Плохие
понятия:
Фашист,
Гитлер, немец, "немецкий крест" (свастика),
шпион,
американец, атомная бомба,
капиталист,
фабрикант, помещик, царь, белогвардеец, кулак,
эсэр,
меньшевик, кадет,
бог,
церковь, библия, поп...
Это
то, что вспомнилось навскидку, а значит - отсеяно временем, выдержанно,
коньячно-верно.
Спорить
с этой системой понятий не приходилось - свои же дворовые пацаны тут
же набили бы морду - в перерыве между сеансами "Огненных верст"
и "Школы мужества".
Потом
наступили смутные времена. Мы научились читать...
Шок
- это слабо сказано! Судите сами.
Вот
- Пушкин, - это не Ленин, конечно, но в первую сотню резвых явно входит.
Мюнхаузен,
хоть и барон, но социально близкий, брехливый такой же, как и все
мы.
И
вдруг, как ядром по лбу:
Пушкин
- помещик!
Мюнхаузен
- немец!
Меньшевики
- члены родной нашей РСДРП!
Троцкий
и Бухарин, Каменев и Зиновьев - личные друзья Ленина!
Голова
кругом идет.
Тут
же и Сталин оборачивается каким-то хреном непечатным, скидывают его
с постамента возле клуба, цитаты вождя скоблят со стеклянных досок
на квадратной кирпичной башне с электрическими часами. И время пошло,
поехало, и постепенно, за годы развеялось без следа.
Словарик
наш полинял, но слово Революция продержалось в хит-параде класса до
восьмого. Потом
стало понятно, что кровь пускать - свинство. Увы, свинство необходимое.
Необходимость кровавая сворачивалась еще лет пять...
Но
вернемся к первой любви.
Слово
Революция оказалось таким живучим, потому что плавно меняло свой смысл,
оставаясь позитивным, как любовь. Сначала приятно дергать за косичку,
в конце - щекочет воображаемое разрывное ощущение.
А
ведь, и правда, как здорово разнести в дым и хлам всю сволочь, которая
честно драться не хочет, спорить опасается, кляузничает, жрет бесконечно,
считает тебя за грязь.
И
пусть, сначала это царь, помещики и капиталисты, а в конце - коммунисты
толстые и комсомольцы сытые, - пироксилин действует одинаково. Важно
только подгадать момент, когда бронированная карета с трехлучевой
фашистской звездой обогнет храм Спаса-на-Крови, мягко высвободить
руку милой подруги, снять куммулятивный "букет" с предохранителя
и, когда товарищ генеральный секретарь правящей нашей "семьи"
снисходительно улыбнется на твою гоголевскую шинельку, выпалить в
ненавистную рожу через тонированное стекло! И будь, что будет...
Так
думали и чувствовали наши университетские и химико-технологические
ребята, робко стучась в питерскую конспиративную квартирку под крышей
на стыке двух прошлых веков.
А
там уж радушный хозяин Евно Фишелевич (в подполье - Евгений Филиппович)
поит нас чайком, ласково улыбается сквозь пенсне: "В террор хотите,
милостивые государи? Ну-ну...".
Слава
Богу, наконец-то - нормальный человек!
А
что "нормальный" по совместительству служит в органах, и
попиваем мы фактически не чаек, а сучье молочко, это понимается намного
позже, после осуществления мечты, когда вверенные нам сатрапы благополучно
расчленены пироксилином, а во дворе Шлиссельбургской, имени царя Ивана
Антоновича крепости повизгивает веревка, засмыкивающая мертвую петлю...
Революционный
террор бушевал против царской власти несколько первых лет 20 века.
Партия социалистов-революционеров (ПСР) - единственная воистину революционная,
"переворотная" партия - не давала покоя правительству, грозила
добраться до каждого казенного начальника, будоражила умы. На этот
железный поток решительных людей наслаивались сторонники "общей
работы", уголовники, любители выпить и побузить, широченные массы
не желающих служить в армии, работать с низкой рентабельностью, -
когда после водки ничего не остается на хлеб. Так формировалась "революционная
ситуация".
Но
каким ты романтиком ни будь, а приходится признать, что создавали
эту ситуацию не лысеющие поверенные в швейцарских кафе, не бундовцы,
по-шагаловски порхающие над Витебском и Минском, ни даже наши эсэры
отчаянные - Гоцы, Гершуни, Брешко-Брешковские и Швейцеры. Создавала
ее развратная царская фамилия, - полным непониманием своей бренности,
обыкновенности в разрезе винтовочного прицела, неприятием ответственности
за всех и вся в этой стране. Ситуация очень походила на последние
предтатарские годы, на бессильные дни Годунова, на безголовую толкотню
при крымских, немецких, французских угрозах.
-
А народ? Он же созрел для пролетарских битв?!
-
Да. Он у нас всегда дозревший. Его в любую битву окунуть - как двумя
пальцами перекреститься - грешно, но легко.
Вот
в таком интересном положении и обнаруживаем мы Россию в начале нового
века. И царя нашего, Николая Александровича на ней и под нею.
|
