Прохор и Федя сидели во дворце и рассуждали о делах.
    В результате пыточных драм и комедий прорисовалась такая картина. Не позже, чем на Покров Богородицы Крестовое братство планирует решительное наступление. Возможно, отцов спугнул случай с Варлаамом Коломенским, возможно, они утратили надежду управлять царем Иваном, или просто устали играть в тайное общество. Годы-то идут? Править охота?
    Сейчас наличные силы подтягиваются к слиянию Клязьмы и Нерли. Оттуда - не более двух недель пешего хода до Москвы. Почему собираются у реки? Обычное дело. Есть конница - нужен водопой. Есть обозы и тылы - нужна водная дорога.
    - Я боюсь, не двинутся ли раньше? - заметно волновался Прохор. При любой новой власти он, естественно, терял свое теплое местечко в Кремле.
    - Нет, Проша. Срок точный. Его изменить нельзя. Смотри сам. На что рассчитывает Никандр? На свои несколько сотен всадников? На ватагу татар? На то, что главное русское войско в Ливонии? Что Москва градской стражей и Стременным полком не отобьется? Нет, брат. Дело не в возможностях Москвы, а в желании! На это желание-нежелание надеются черные.
    - Главная сила переворота у нас всегда одна - дурь народная. Дурь эта созреет с урожаем. Давай представим себе картину. Сейчас идет уборка хлеба. Потом пойдут овощи-фрукты. Потом начнется заготовка рыбы-мяса на зиму. Весь сентябрь в хозяйствах будут варить, парить, солить. От Рождества Богородицы до Покрова народ делает последний рывок хозяйственных работ. С Покрова начинается первый отдых. Крепко выпивают, закусывают, подъедают порченный запас. На Покров самый случай крикнуть караул. А до Покрова, хоть насмерть искричись, - все будет "глас вопиющего в пустыне". А уж в пьяный праздник мутить легко. За Покров тоже тянуть нельзя - начнутся холода, могут и реки встать.
    - Нет, - закончил Федя, - ударят на Покров.
    - А могут они вообще чего-то добиться?
    - Отчего нет? Могут. У нас можно и втроем власть переменить. Долго ли поднять смуту, убить нескольких высших? Низшие сами прибегут поклониться. У братства в запасе есть татары. Неизвестно, как они их будут использовать. Я думаю, для отвлекающего удара. Татары пойдут с одной стороны, а черные братья укусят с тыла. Скорее всего, нападут прямо отсюда - из кремлевских монастырей.
    - Так надо ж их хватать!
    - Кого? Всех монахов не перехватаешь. Сидят себе на водичке с сухариком, молятся во здравие государя, а ножички запасены отдельно, в тайных местах. Нет, не упредить!
    - Давай царю доложим!
    - Уже доложено.
    - Ну и что он?
    - Думает.
    У Грозного в эти дни августа 1564 года дума происходила почти непрерывно. Номинальная, боярская Дума заседала, как обычно, с обеда до ужина - с двух часов до шести. Здесь решались в основном вопросы внутренней сытости. А дума негласная, "молодая" работала во все времена дня и ночи. Царь от страха и напряжения потерял сон, сбился с распорядка, спал днем, работал ночью. У него сидели то Скуратов с Басмановым, то Смирной с Заливным, то Сомов с корзинкой щенков.
    Никто не мог дать отчетливого совета, никто не знал, что делать дальше. Все чувствовали близость взрыва, каждый был назначен жертвой, но в гибельном спокойствии наблюдал бег времени.
    Царь Иван отчаянно метался по дворцу, грубил людям, избегал духовника и бояр.
    Однажды он столкнулся в переходе со Смирным и повел его к себе.
    Федя видел, что Иван не знает, что спросить. Установилась длинная тишина. Казалось, еще чуть-чуть, и Иван заплачет. Или зарубит Федьку персидской саблей. Вон она - на ковре висит.
    - А книга-то собрана, государь, - понес Федя свою излюбленную ерунду. Иван зло и ошеломленно выкатил на него синие глаза.
    - Бумаги набралось уже телег на шесть, - как ни в чем не бывало, молол чудак-подьячий, - но это в рукописях, кривым почерком. А в печати после отсева может получиться томов десять-двенадцать полного размера.
    Иван упал в кресло, дернул на груди ворот рубашки.
    - Ты скажи мне, холоп, есть в твоих книгах средство против Москвы?
    Губы Ивана тряслись, и Федя понял, что на "холопа" обижаться не стоит, а слово "Москва" означает опасность вообще, а не любимый наш город с его прекрасными площадями, улицами и храмами.
    В этот миг полагалось Смирному почуять смертельную опасность не от всеобщей "Москвы", а от конкретного, вот этого царя. И нужно было ему упасть в ножки, завизжать сомовским щенком о милости, о немощи своей, да так и остаться у ног властелина в бедах его и невзгодах.
    Но Федька не зря числился у бояр дураком. Он и сейчас смотрел на больного государя открыто, спокойно, дружелюбно. Открывался воспаленному взгляду монарха без внешних проявлений ужаса. Не зря говорят, что сумасшедшие не чувствуют боли.
    - Есть у нас средство и против Москвы, и против любой другой напасти.
    - Где? Что написано?!
    - Обычное дело. Не любят тебя тут, так иди себе дальше. Не мечи бисер перед свиньями. Отряси пыль смрадного места с ног своих. Это - Евангелие. А у греческих мудрецов написано еще проще: нужно столицы переменять. Я же тебе говорил. И ты собирался...
    - Что ты говорил? Как мне бежать?!
    - Почему бежать? Ты ж не в Литву спасаешься, не в Англию. Тебе вся Русь - дом родной, каждое село - столица. Что б тебе во Владимире или в Новгороде не пожить?
    - Еще скажи, в Ростове! - голос Ивана звучал уже не так нервно.
    - Нет, Иван Василич, в Ростов не посоветую.
    - Ну, спасибо, сударь! - Иван вскочил и поклонился Федьке в пояс, - так куда ж мне, батюшка?
    - Ну, хоть в Троицу. Чем не стольный град? Стены белые, купола золотые. Малиновый звон, речка течет, - красота!
    - Мелковата столица. И речка мелковата. Какой я там буду царь?
    - Величина царя не шириной стола определяется. На верхушке Олимпа земли меньше, чем у села Кукуева, а вон сколько богов помещалось.
    Федор сделал серьезное лицо и сказал спокойно, уверенно:
    - Это лучший выход, государь. Московскую грязь не разгрести, утонем в ней. Лучше отойти в сторонку, да смыть тут все к чертовой бабушке.
    Иван задумался. Его лицо больше не было рожей истерика. Сидел себе на троне мудрый, добрый монарх, обдумывал мелкие шуточки к празднику Покрова Богородицы.
    Наконец, дума кончилась, Иван глянул на Федю весело и сказал, прощаясь:
    -  Книги свои готовь на вывоз. Ничего не оставляй.
    Федя повернулся идти, когда без стука и доклада вбежали Григорий Скуратов и Алексей Басманов с криками: "Беда, государь! Наши татар побили!".
    Случись это полчаса назад, помраченное сознание Ивана могло и не выдержать очевидной глупости. А теперь он засмеялся, огорошил придворных ласковым словом.
    - Ну, пожалуй, я вас казнить за дурную весть не буду. Кто "наши" и кто "татары"?
    - Татары - они татары и есть. Отряд всадников сабель в триста шел от Казани вдоль Оки и Клязьмы на Суздаль или Владимир. А наши их переняли. Князь Михайла Воротынский как раз собирал по волости новобранцев для Литвы и переехал татарам дорогу. Часть побил, остальные ускакали обратно.
    - Так в чем же беда?
    - Что не всех татар побили, - серьезно ответил Скуратов.
    - Что они посмели подняться, - добавил Басманов.
    - Что теперь крестовый народ затаится, - вставил Смирной от двери.
     - Ничего, ребята, - успокоил Иван, - не я бил этих татар. И татары эти - неправильные, не казанские. А Воротынского за дурь и самовольство зашлю пока на Бело озеро. Пусть не ссорит нас с нашим народом.