Федя Смирной оторвался от полка на полдороги между Переяславлем и Ростовом. Он погнал коня на север и в один прекрасный день въехал в лесную деревню Иваново-Марьино. Собственно, никакой деревни он на месте не застал – она то ли в Белом озере утонула, то ли к Великому Солнцу вознеслась. Остался только выжженный круг да несколько безумных старцев в окраинных землянках. Их, видимо, забыли при вознесении.
Федя долго обхаживал стариков, кормил, поил, успокаивал. И узнал наконец горькую правду: поселение его возлюбленной Вельяны сожжено грубыми людьми на черных конях, в черных рясах и с черными сердцами.
- А ваши люди где? – спросил Федя, задыхаясь слезой.
- А кто где, - был ответ, - одни утонули, другие сгорели, третьи в лесу сидят, раньше осени назад не собираются. Иных черные увели с собой.
С тяжелым сердцем Федя поворотил коня. Своих встретил уже в Ростове.
Шел трехдневный срок привыкания к местности, и люди Сомова бойко приценивались к щенкам на ростовском базаре. Люди Скуратова, напротив, отдыхали в лесах. То есть, одни занимались разведкой, другие - тактической подготовкой.
Глухов сходил к Острогу, несколько дней и ночей провел на деревьях. После его возвращения на полянке скуратовского лагеря собрался малый совет. Вот что посоветовали друг другу Глухов, Смирной, Сомов и Скуратов.
Глухов говорил первым.
- В Остроге много народу. Толкутся новобранцы – откуда не поймешь. Какой-то северный монастырь, - очень уж тихоходны, к верховой езде не годны вовсе. На месте и большой постоянный отряд. Эти ходят уверенно, коней прогуливают легко, по вечерам устраивают скачки по кругу с рубкой тыквенных голов. "Стариков" больше сотни, они постоянно живут в особых срубах. Есть в Остроге и какие-то дети – десятка полтора пацанов нехотя принимают участие в пехотных занятиях и с удовольствием скачут верхом. Уход за лошадьми – полностью на них. Еще замечены "священнослужители". Несколько худых, замызганных монахов околачиваются вблизи церковного сруба, который опознается по колоколенке – сторожевой вышке. В последний день произошло некоторое оживление. Застучала кузница, на нескольких телегах меняли оси и колеса, лошадей подводили на перековку, охапками подносили короткие копья – править или точить.
- В поход собираются, - протянул Гришка.
- Они только что из похода, - грустно кивнул Смирной. На Белое озеро ходили. Сожгли лесное село, порубили местных нехристей, несколько детей увели с собой.
- Не пойму, зачем им дети, - проговорил Егор, помешивая в котелке кашу, - но попадись мне! Порву за детей!
- Я считаю, когда основное войско отсюда уйдет, нужно нападать. – Сомов уверенно взмахнул ложкой, и все поняли: с Данилой Большим спорить не стоит. – Нас царь воевать послал, а не подсматривать!
- А я бы и главный отряд потрепал, - завершил Григорий.
На следующий день выступили. Пробирались обходными тропами, чтобы не натоптать на острожной дороге. В полдень из передового охранения прискакал Волчок и доложил, что конный отряд в два сорока всадников идет от Острога в сторону Ростова. Сомов приказал затаиться. Волчок с Никитой ушли проследить крестовое войско. Вернулись под вечер и рассказали у костра много интересного.
Крестовая конница в этот раз шла только с тележным обозом, без пехоты. Не доходя Ростова пары верст, свернула в лес. Там отряд отдыхал, а начальники отъехали в сторонку и встретились с какими-то всадниками – тоже в черном платье. Разговор длился полчаса, потом один прибывший остался, остальные уехали в сторону Ростова. Оставшийся начал командовать. Из подслушанных фраз можно заключить, что войско идет на татарские поселения Заволжья. Под Ярославлем собираются переправляться, там уже и лодки готовы.
- Чего они татар беспокоят мимо государя? – грозно спросил Скуратов.
- Мир надоел. Или жить надоело, - ответил Данила Большой.
Теперь нужно было решать, что делать с Острогом.
- Жечь! – сказал Данила, бросая в костер подгнивший сучок.
В ночь на 24 июня московский отряд уже отдыхал в лесу вокруг насыпного моста к Острогу и берегового частокола. На утро был намечен набег. Глухов нашел прорехи в частоколе и знал, что сонная стража не доживет до утра. А сейчас и он спал.
Насмерть бились с сонливостью караульные ребята из отряда Сомова.
Не спалось только Федору Смирному. Федя сидел на берегу Неро и смотрел на лунную дорожку.
Озеро тихо плескалось в древних берегах. Звезды пытались отразиться в его медленных волнах, но ничего у них не выходило. Озеро стряхивало звездную сыпь, и по его мокрой коже пробегали искристые мурашки. Тогда звезды рассердились и стали наводить на Неро острое копье. Две главные звезды - Гугля и Матица – поставили торчком свою ось и нацелились в подводное сердце озера. Сердце забилось чаще, волны усилились и зазвучали резче.
"Совсем, как тогда!", - гудело в воспаленной голове Федора. Он вспомнил, что и сегодня - ночь Ивана Купалы!
Смирной разделся, вошел в Неро, медленно поплыл в прохладной воде, перебивая дрожью тела дрожь души.
Он плыл туда, где должна была вскипеть озерная вода под огненной Матицей.
"Эх, места здесь не те, не заповедные! - отплевывался Федя от лунной дорожки, - русалок нету...".
А русалкам и не хотелось подплывать к лесистому берегу. Здесь похрустывали сучками два караульных псаря. Сомовцы сходились, обменивались анекдотами, давились смехом и расходились снова. И вот во время одного прохода оба стража обнаружили жуткие находки. Один наступил у коряги на светло-серую женскую рубашку. Другой набрел на линялый синий летник, укороченный по польской моде. Ребятам стало не до анекдотов. Летник принадлежал Федьке Смирному. Рубаха – неизвестной бабе. Парни застыли в ужасе.
Кричать караул, что чертовка утащила подьячего? А вдруг Федька бабу по доброй воле купает? Но почему тогда шмотки не в одном месте лежат? Псари тяжко задумались, едва не подвывая от усилий.
А Федя все плыл и плыл навстречу безмолвной луне.
Тишина, тишина укрыла озеро Неро. Откуда она? От покоя и отдыха? Или это безмолвие смерти наплывает с другого берега, с той стороны добра и зла?
Но, чу! – что-то плещется впереди! Что-то беспокоит лунную воду, что-то отражает языческие звезды!
Это глаза! Огромные, темные глаза любимой женщины выплывают из глубины. Они разливаются черной пустотой, захватывают беспечного пловца, и он больше не управляет собой.
Любовь, для которой не нужны дома, перины, церковное пение, чернильные строки и даже тела, Любовь, которая не может быть короткой или долгой, а может быть только мгновенной и вечной, является только раз, но возвращается бесконечно!
- Вельяна! – прошептал Федя навстречу глазам, и глаза мигнули. В одном вспыхнула Гугля, в другом – Матица.
Холодные руки обхватили Федора, теплые ноги обвили тело, горячая грудь легла на горячую грудь.
- Плыви к берегу, - прошептала русалка, целуя Федора до потери сознания.
Пришлось Федору выгребать обратно с обморочной русалкой. Она пришла в себя с первым касанием дна и снова впилась в Федю.
- Этого не может быть! – жарко шептала Вельяна.
- Это бред, - соглашался Федя, - мы умерли. Хорошо умереть в Иванову ночь!
Но русалка была против смерти. Она цеплялась за жизнь волнообразными изгибами тела, способствующими, как известно, продолжению жизни.
"Вот почему попы не признают Купальных радостей!", - понял Федор, кончая гнать волну.
Появление на берегу голого Федора и голой бабы не осталось незамеченным. Все-таки караул не дремал! А хоть и дремал, но не настолько, чтоб главное проспать! Еле-еле Федя успокоил ребят, отбил у них одежду, ссылаясь на государево слово и дело.
- Это, братцы, не чужая баба, а наша разведка!
Вельяна – вот чудо, это была она! – рассказала страшные вещи.
- Иваново-Марьино сожгли крестовые братья. Они пришли по вызову игумена Кирилло-Белозерского монастыря. Очень не нравились старому козлу наши праздники. В этот раз он решил не допустить Ивановой ночи.
- Множество мужчин погибло, сожжены малые дети. Старики и старухи брошены умирать в лесах.
- А братья?
- Ярик и Жарик в плену. Они здесь, на острове. Я это место по монете нагадала и к ним плавала. Они бежать собирались, но войско снова ушло на погром, и всех пленников заперли в землянке.
- Покажешь место! – решительно сказал Смирной, и это были последние его слова до самого рассвета. |