Вывих у Никиты, слава Богу, оказался тяжелый. Ходить он не мог вовсе. Щиколотка распухла и не влезала в сапог. Ступня вообще торчала неправильно. Такого повреждения должно было хватить дней на семь-десять.
    Никиту положили на солому в маленькой келье. Пришел старый чернец-лекарь. Вернее, его привели под микитки ребята из сторожевой пятерки.
    Стал чернец бормотать молитвы, но охрана подтолкнула его в ребра очень бесцеремонно. Большой, крепкий монах – старший охранник – шепнул лекарю в ухо отрывистую команду, и началось настоящее лечение. Послали за холодной водой, притащили листья подорожника, еще несколько трав. Появились на свет Божий пыльные бутылки с бурыми настоями.
    "Э-э! – подумал Глухов, - они тут не только молитвой лечат. Грешат знахарством ради великой цели – выкинуть нас отсюда поскорей!"...
    Тем временем на щиколотку Никиты наложили повязку с холодной водой и кусочками льда, внутрь ему влили кружку настоя – "Водка!" – унюхал Глухов.
    Лекарь стал в ногах больного, два парня прижали Никиту за плечи, Большой взялся за охлажденную ступню, обернулся на лекаря. Старец прищурил глаз, провел ладонью в воздухе некую линию, подправил стойку Большого и без всякой молитвы проскрипел: "Давай!".
    Большой дернул ступню по линии, Никита взвыл. Старец взялся за больное место лично, пошевелил сустав, довольно кивнул, сказал Большому:
    - Пять дней.
    - А как же... – заикнулся Большой.
    - Пять, - нажал старец, - чтоб не пришлось с дороги возвращаться.
    Глухов стал не спеша осматриваться в монастыре, посещал все братские молитвы, знакомился с монахами. Это было легко, потому что, за исключением больного Никиты, игумена Лавра, ключника и пары служителей монастырской церкви, все остальные обитатели ночевали в большом бревенчатом срубе без внутренних перегородок и закутков.
    Первый день клонился к закату, а никаких результатов пока не было. Монахи держались замкнуто, отвечали сдержанно, беззлобно, но и без учтивости. Они вообще какими-то неживыми казались. Глухов рассчитывал поговорить с мирскими служителями или белыми монахами, которых в русских монастырях бывало больше половины, но ни одного не встретил. Это он взял на заметку.
    Перед ужином Глухов сел у волжского обрыва. Сначала повздыхал, что плохо разбирается в монастырских штуках, и что не взяли Смирного. Уж он бы сразу понял, почему нет мирян.
    Тут за спиной Ивана на монастырском дворе послышалась возня, топот копыт, сдержанные, но энергичные фразы.
    Иван обернулся. Черный всадник как раз отдавал повод молодому монаху. Затем он очень быстро прошел к общежитию, но Глухов успел опознать его. Это был встречный монах с Ростовской дороги. В голове Ивана заработал счетный механизм.
    "Так. Монаха мы встретили в полдень под Ростовом. Пусть он отъехал из Ростова почти сразу, значит, с полудня он проскакал верст шестьдесят!  Это за семь-восемь часов. Лошадь под ним неплохая и не монастырской выучки", - Иван оглянулся на лошадь, которую монах уводил к дальним сараям.
    "Но, все равно, - по семь верст в час, - это быстро! Зачем-то он спешил. Или у него свое срочное дело в Ростове было, или, кроме этого дела, нужно было вернуться и о нас доложить. Теперь успокоится, - мы действительно приехали".
    На закате после ужина опять все монастырские молились вместе, даже чернеца-лекаря привели, но Лавра и гонца не было.
    "Совещаются", - подумал Глухов. – Если о ростовских делах, то эти дела обширны, - и часу в Ростове не задержался, а сколько докладывает. А если о нас рассуждают, то, выходит, этот гонец здесь не просто на побегушках, а в делах и в совете".
    Побродить по монастырю ночью не удалось. В общежитии все легли спать одновременно. Монахи дружно захрапели на голых дощатых топчанах. У двери до рассвета не смыкал глаз сторожевой инок.
    Утром, чуть свет, поднялись к заутрене, а еще на полчаса раньше Иван услышал топот копыт, удаляющийся от монастырских ворот. "Опять гонца погнали!".
    Уехал, видимо, вчерашний всадник, - его днем нигде видно не было. Вернулся он на следующий день к вечеру. "Снова в Ростов ездил, но уже не так торопливо", - заключил Глухов.
    Иван чуял кожей, что нужно быть настороже, что тут за ним наблюдают непрерывно. Скорее всего, никто не был специально назначен следить за Иваном, а просто всем шепнули о необходимости надзора. Глухов все время натыкался на взгляды монахов. С Волчком поговорить наедине вообще не получалось – сразу поблизости оказывались большие, подвижные уши. Поэтому и расспрашивать никого из местных по-настоящему не следовало. Разве что дурочку запустить.
    Иван еще раз медленно обошел монастырь, погрелся на солнышке, посидел в тени, четко соизмерил пропорции строений, посчитал монахов – их набралось душ сорок. Все это потом следовало нанести на карту монастыря.
    Одна мысль зацепила Ивана. Он заподозрил недостачу обитателей.
    В трапезной стояло 12 столов. Один молодой монах даже похвастал, что каждый стол имеет собственное имя – в честь апостола.
    - А который в честь Иуды?
    - Что ты! Что ты! – замахал руками монах, - какая честь Иуде?!
    - А как же тогда? На Тайной Вечере 12 апостолов ели тело Христово и пили кровь Его. Иуда – среди них.
    Монах занервничал, подкатил глаза к потолку, стал напряженно считать в уме, загибая пальцы. При этом он пошел по проходу между столами, будто вспоминая их названия. Потом радостно возвратился к Ивану.
    - У нас 12-й апостол, то есть, стол, в честь святого Павла! Его на Вечере не было! Он потом,.. потом апостолом стал! А за Иудиным столом кто бы смог кушать?! Тошно!
    Глухов не стал смущать монаха рассуждениями о том, что в ночь Тайной Вечери, когда Иуда еще только становился предателем, святой Павел (он же Саул) служил агентом Синедриона и готовился уничтожать христиан по всем городам и весям Римской Империи. Рвать их тела и сливать кровь к свиньям собачьим. Так что, еще неизвестно, за чьим столом тошнее.
    Модель Тайной Вечери воспроизводилась и за каждым из 12 столов. По бокам их стояли две лавки на 6 едоков каждая. 12 голодных «равноапостольных» монахов дополнялись 13-м персонажем – раздатчиком. Годился ли он на роль Христа? С голодухи чего не померещится! Два пацана-послушника, таскавшие за ним котел с кашей,  вполне могли сойти за ангелочков. Или чумазых чертенят.
    Так вот, и выходило, что 12 столов по 12 «апостолов», да «Христос» с «ангелками», - всего получается полторы сотни едоков. Пара столов на самом светлом месте в центре трапезной выглядела необитаемой. Это – явно для почетных гостей. Остальные столы имели замызганный, рабочий вид. Но три из них пустовали! Иван только сейчас отметил этот факт. Причем свободные места не были разбросаны там и сям. А именно целые столы в обед оставались незанятыми. Типа, апостолы Петр и Андрей  вернулись к занятию рыбной ловлей на Генисаретском озере, а Павел побежал доложить об этом Синедриону.
    Совсем не хотелось Глухову расспрашивать, но тут он не вытерпел.
    - А что брат, - спросил он монаха, - вот ты кушаешь за столом святого Марка, и у тебя постоянные сотрапезники. Так вы и вне трапезной держитесь своим товариществом?
    Монах настороженно молчал.
    Иван сделал добрую улыбку.
    - Ну, это было бы прекрасно, благочестиво: «товарищество святого Марка сегодня поело быстрее, чем товарищество Матфея, и со стола убрали чище, и селедочных костей под стол не набросали»…
    - Да! – радостно осклабился монах, - мы так друг друга и называем – «Марковцы», «Семеновцы»…
    - «Петровцы»… - продолжил Глухов, и монах помрачнел, замкнулся.
    Итак, три стола находились в отлучке, и, естественно, не в самовольной.
    «Петропавловский взвод в полном составе убыл на учения!» - пошутил про себя Иван и пришел к убеждению, что в монастыре больше делать ничего. Никаких затворников и заточников здесь не ощущалось, еду никому, кроме дворовых собак не выносили. Короче, мастеров тут не было. Утратились за 7 лет.
    Очень уж хотелось разобраться в здешних тайнах, но разгадка находилась где-то вне монастырских стен.
    В обед появился Лавр. Иван подошел под благословение, повздыхал о здоровье Никиты – "еще дня три будет лежать", и отпросился у Лавра в город, "по мирским делам". Глаза при этом сделал сладкие.
    "По бабам хочешь пройтись", - прочиталось на лице Лавра.
    «По себе, козел, судишь», - прочиталось в ответ.
    После обеда Лавр отправился в свою келью, а за ним поковылял рябой кривоногий монах - «Наездник», - окрестил его Глухов. «Гадом буду, - подумал Иван, - вот эту самую рожу можно будет лицезреть завтра в Ярославле. Надо смотреть в оба».
    Напоследок Иван занялся разработкой запасной легенды. Он делал это всегда, отправляясь с поручением. Глухов понимал, что каждое тайное дело кому-то хочется разоблачить, и, чтобы достойные люди не мучались напрасно, и чтобы, не дай Бог, не остались обиженными, им нужно подать приятное решение. Первая легенда, официальная цель миссии – доставка послания отцу Лавру от отца Андрея – была правдоподобна. Ну, кто же верит официальным версиям? Для любознательных скептиков под кожу первой легенды полезно загнать легенду-2.
    Легенда-2 хорошо объясняла основную неувязку легенды-1. Вот в чем состояла неувязка.
    Ярославль и Спасский монастырь были зоной архиепископа Никандра Ростовского, и странно получалось: игумена Лавра протоиерей Андрей извещал о своем возвышении, а его начальника – архиепископа Никандра – нет. Можно было подбросить Лавру мысль, что у Андрея с Никандром любви нету. Но это опасно для будущих дел. Вообще странно, что Андрей отправил мирских посланников. Нужно было выкручиваться.
    Глухов прикинул, что извинительной причиной вранья в данном случае может быть государственная служба, например, по военной части: разведка татарских поселений, проверка настроений в городах по поводу войны и т.п. Тогда естественна скрытность, таинственность похода.
    Вид великой реки Волги, уходящей в бескрайние южные пространства навел Глухова на мысль о строительстве порта для речной флотилии. «Годится!», - решил Глухов. После некоторых доработок легенда-2 была готова. Иван отозвал в сторонку Волчка, объяснил основу – ровно столько, сколько должен знать подручный, - вдруг будут пытать, так чтоб признавался в меру. Хотя пытать, кажется, не должны.
    Около трех часов, открыто и назойливо выпросив у монастырского писца лист бумаги, Глухов отъехал в город.
    Ехал не спеша. На полпути увидел толпу в черном. Три десятка монахов вполне упорядоченно шли навстречу. «Петропавловцы!».
    Глухов съехал на обочину, повернулся к проходящим и стал поочередно осенять их и себя крестным знамением. Со стороны это напоминало проводы последнего взвода на линию фронта. Глухов почувствовал себя старцем, негодным к строевой.
    Монахи понуро шли мимо. Вид у них был усталый. Сапоги,… - кстати, почему они в сапогах?.. -  покрыты толстым слоем пыли, лица красные, потные.
    Глухов на всякий случай пересчитал ходоков. Конечно, их было 36. Три стола возвращались без потерь. Выделялись их командиры, - «столоначальники». Иван прищурился и запросто представил этих молодых ребят в красных стрелецких кафтанах или панцирях немецких алебардьеров. «Монастырь так же лишает нас юности, как и война», - грустно дурачился Глухов.
    Уже через пару часов он был в Ярославле и раскладывал вещи в небольшой чистенькой комнатке не самого дешевого постоялого двора. Здесь, конечно, тоже имелся вид на Волгу, боковым зрением прихватывался местный кремль с соборной церковью «главного» - Спасо-Преображенского монастыря. Дверь комнаты запиралась на замок грубой и крепкой работы. Кстати, тут и поесть можно было, - первый этаж рубленого здания занимала обширная трапезная – едоков на сорок. «Тройная Вечеря», - усмехнулся Глухов, - вот как нужно назвать этот кабак!».