Семен Строганов, умытый, одетый, почти здоровый сидел на лавке в трапезной недалече от царя. От этого сидения Семену было очень не по себе. Не елось совершенно. И только, когда бывший кравчий Годунов, с утра произведенный в окольничьи, силком влил ему чашу вина, Семен смог, наконец, рассказывать. Вот общий смысл его рассказа, ибо передавать столь путаную речь дословно дураков нет.
    К новому 7087 году от сотворения мира, который в Древней Руси наступал 1 сентября 1578 года от рождества Христова, Семен Строганов собрался из Чусового в Казань на ярмарку. Оставил племянников на хозяйстве, снарядил кораблики для продажных товаров и обратных покупок. Товар у Семена был не шибко интересный – от 800 до 1000 песцовых да собольих шкур, - кто ж их считает да разбирает. Назад Строганов желал привезти тканей всяких разных - голубых да красных, пороху намеревался добыть у соответствующих людей, ну, и прочих диковин углядеть надеялся.
    В Казани у заутрени Семен встретил государева посла Матвея Юрьева, с которым знаком был по Москве. Они поздоровались, поговорили о делах крымских да краях сибирских. Как-то незаметно переместились на званый ужин к воеводе, стали изливать друг другу душевные глубины. Семен показал Матвею персидскую серебряную ендову, купленную на ярмарке. Ендова Матвею очень приглянулась. Он хоть и не просил ее продать, но интерес показывал. От щедрого сердца Семен возьми да и подари ендову послу. А тому отдариваться нечем. Так и стал он дарить Семена своим немым холопом Ермошкой. Ермошка этот, донской казак Ермолай сын Тимофеев, выкупленный Юрьевым от скорой расправы, понимал также кличку «Ярмак». Непонятная кличка, государь, нечеловеческая.
    - Что ж за «ермак» такой? – хитро спросил Грозный, - что сие слово значит?
    Но Семен только пожал плечами, а Мелкий, разомлевший на лавке у печи, знал, да помалкивал, - не любил вмешиваться в многолюдные разговоры. И не любил одно и то же дважды повторять. Семен продолжал:
    - Ермолай под этим прозвищем даже послушнее был, чем под православным именем. Позовешь его по-людски, он пока-а подымется! А шепнешь «Ярмак!», он, как ошпаренный вскакивает, подбегает, кланяется.
    И вот, сказал Юрьев Ермолаю тихое слово, так Ермолай за Строгановым и пошел. И даже понес его местами, где после воеводского пира идти не получалось.
    Сначала Семену было забавно, что такой здоровенный мужик за ним как собачка поспешает. Потом надоело.
    Как-то, незадолго до отправки в Пермь, сидел Семен, глядел на Ермолая и размышлял вслух.
    - Какую бы тебе службу, молодец, придумать, чтоб ты зря хлеб не ел?
    - Любую, хозяин, - неожиданно пророкотал богатырь, - могу в поле ходить, могу морем плавать, зипуна добывать. Могу странником, могу ратником, могу и атаманом.
    Ночью Семен не мог заснуть, все ворочался. Чудились ему Сибирские земли, походы да войны, которые братья покойные затевали, да с немцами-шведами так и не затеяли.
    А когда утром Семен проснулся, то готов у него был добрый замысел.
    - Слышь, Ярмак, а ежели я тебя отпущу на волю, да попрошу службу сослужить, сослужишь?
    - Хребта не пожалею.
    - А вот бы ты пошел на Волгу, где народец лихой, да пожил с ними, походил, поплавал. Да и составил бы войско молодецкое, привел ко мне в Чусовой на службу. А уж служба была бы знатная, дорогая да богатая!
    - Отчего ж не послужить. А много ль войска тебе, хозяин, надобно.
    - А хоть тыщу! Хоть полтысячи!
    К обеду Ермолай не явился, и Строганов подумал, что сбежал он, искушенный разговором о воле вольной. Ну, и Бог с ним, подумал, Семен, пусть живет, добрая душа.
    Прошел год. Строганов забыл про Ермолая. Но однажды в Чусовой прискакал человек из Перми и сказал, что по реке от Камы поднимается стая казачьих чаек, есть и большие лодьи. А двумя днями ранее они останавливались в Перми. И плывут на них прямые разбойники, и несть им числа. А воевода сделал вид, что лихих путников не заметил, и рад теперь, что отправились с глаз долой.
    Семену только этого не хватало. Он объявил в Чусовом тревогу, объяснил своим немцам боевую задачу – не пустить казаков на берег, отжать дальше к Камню – и по глазам увидал, что немцы по-русски больше не понимают. А значит, пройдет еще день, и ватаги оборванцев высадятся в Чусовом, сметут все, что братья Строгановы построили ценой великих трудов и самой жизни.
    И бог бы с ними, трудами, но Семену дальше жить хотелось. И бежать бы надо, но и бежать некуда, нельзя государя гневить! Строганов обреченно вышел на пристань.
    Сначала послышалась песня. Складный хор выводил долгие звуки, и хоть слов было не разобрать, но брало это пение за душу, распускало  натянутые жилы рук и ног.
    Потом из-за прибрежного подлеска показались белые паруса, это плыли казачьи чайки. Если прищуриться и не видеть снастей, мачт, людей в лодках, то и правда, очень похоже было на стаю птиц, присевших на воду.
    «Чего-то они наклюют», - невесело думал Семен.
    Лодки приближались, но вдруг приспустили паруса наполовину и замерли, не поднимаясь к городку, но и не сплывая по течению. Только одна чайка отделилась от стаи и быстро пошла к берегу. Она ткнулась носом в песок, с нее соскочил юркий человечек, закинул за корягу «якорь» – оплетенный камень на длинной веревке – и подбежал к Семену. «Шнырь», - определил человечка Строганов.
    - Здрав будь, добрый господин! – глаза прибывшего чиркнули по лицу Семена и устремились вдаль, - что народу не видать? Аль гостям не рады?
    - Мы гостей званных встречаем, а незваных привечаем, если с добром приходят, - Строганов с трудом удерживал достоинство на усталом лице.
    - Мы званные, званные! – закивал шнырь, - мы с поклоном и гостинцами от нашего атамана к вашему хозяину.
    - А каков ваш атаман, да кто наш хозяин? – недоверчиво, все еще ожидая подвоха, спросил Семен. Ему даже казалось, что он знает ответ на эти вопросы: «Атаман наш – вострый ножичек, а хозяин ваш – брюхо толстое!». Но нет. Шнырь даже поклонился слегка и сказал:
    - Хозяин ваш – родовой купец Семен Строганов, и атаман наш – Ермолай Тимофеевич ему челом бьет, повидать желает.
    - А где ж он сам?
    - А вон, под парусом, аль не заметен?
    Семен обернулся к лодке и увидел, что из нее выбирается здоровяк в темно-синем плаще, добрых сапогах и с большой саблей на богатом поясе.
    - Ярмак! – ошарашено выдохнул Семен, и богатырь как-то сразу уменьшился, утратил грозную осанку, опростился.
    Поздоровались, чуть не обнялись. Ермолай махнул рукой, и чайки снова расправили крылья, понеслись к берегу. 
    Встретили пеструю, живую толпу приезжих. Ермолай познакомил Семена со своими товарищами. Потом Семен говорил казакам ласковы слова, а они приветливо откликались.
    Весь остаток дня ушел на размещение да обживание, - благо срубов да лабазов пустовало в достатке. И время еще не холодное стояло, можно было в палатках ночевать.
    Вечером за угощеньем выслушал Семен рассказ Ермолая.
    Как ушел от Семена Ермак – давайте уж будем так его называть, «по-царски» - так в Казани на ярмарке и встретил волжских людей. Они торговали обычным разбойничьим товаром – одежкой, посудой, оружием, свальным барахлишком. Этот товар сразу заметен всем, кроме людей государевых, стражников воеводских. Они как бы не замечают, что вещи продаются в розницу, навалены на прилавках вперемешку, и «продавцы» часто не знают, что у них где лежит. Но самый верный признак распродажи краденого – это цена непонятная. То бросовая, копеечная, то дорогая, нелепая.
    Ермак поговорил с такими продавцами, познакомился со старшим «купцом», прямо сказал, что болен. Задыхается в большом городе, желает воздуху вольного, речного. Старшой велел приходить на пристань через два дня. Так Ермак оказался на Волге, у самарского кольца.
    Стал Ермак перенимать купцов то с Богданом, то с Иваном, то с Паном, и незаметно стал четвертым в их дружной троице. Говорил мало, делал много. Стрелял из пушки прямо с рук, топил на отмелях лодки – схватит посудину за нос, навалится всем телом да и зальет водой. А мог и борта порвать, если зол становился.
    Оно и хорошо, что был Ермак немногословен. Все больше думал, а уж если скажет, - прямо в точку попадет. Хоть не называли его главным атаманом, но как-то понемногу стали три брата-разбойника к нему за последним советом идти, просили из трех мнений одно выбрать, а то и четвертое составить. И хоть не было у него собственной шайки, а стали постепенно все люди Ивана, Пана и Богдана одной, Ермаковой шайкой. И вот чудо небывалое! - никто на это не обижался, не жаловался.
    Так погуляли осень и зиму.
    В апреле 1579 года, только лед сошел, и надо было лодки смолить, на воду спускать, зимнюю спячку разгонять свежим ветром, Ермак понял: пора! Собрал он лихой народ на круг и говорил такие слова:
    - «Братья казаки! Слывя ворами, мы скоро не найдем убежища в земле нашей и отринутые Богом, не узрим царства небесного; смоем же пятно наше службою честною или смертью славною...».
    Надо сказать, речь эта прозвучала не вдруг. Всю зиму, сидя у очага то в одной землянке, то в другой, Ермак рассказывал товарищам со слов Семена Строганова о бескрайней Сибири, о воле, о богатых землях, о мехах и злате, за которые и крови-то лить не нужно, - сами в руки идут. Еще говорил о доверчивом сибирском народе, который только собрать вместе, да вооружить по-человечески, и получится войско великое. Хошь обороняйся, а хошь и наступай.
    В лад Ермаку Святой Порфирий, допившись до чертиков, скорбел неустанно о своей душе и о душах бандитов не забывал. Хотелось ему спасения в жизни вечной, а также избавления от нечистого в жизни здешней. Очень уж донимали Порфирия мелкие бесенята самого пестрого разбора. Порфирий таскался по следам Ермака и подтверждал худшие опасения куренных обывателей.
    - Да, господа казаки, вес грехов может превысить вес грешника, особенно худого, и тогда ему не удержаться на этом свете, и не подняться на небеса.
    - То есть, сам-то он худой, и как бы легкий, - Порфирий начинал путаться в физической схеме, - но грехи его - тяжкие, они и утягивают грешника в подземное царство. А там – кипят котлы смоляные, и в них на медленном огне запариваются разбойничьи души!
    - Надо нам спасаться, братие, - Святой Порфирий, крестясь, отскакивал от костра или печки, потом возвращался от двери, допивал последнюю чарку, и тогда уж, снова очертя голову, выскакивал на мороз.
    Так что, народ разбойный к прозрению был готов, иначе речь Ермака, будь она построена на одном покаянии, вызвала бы только хохот и плевки казаков.
    - А жрать мы что будем на твоей службе, дядя? – прямо спросили бы вольные люди. Но тут имелась фигура умолчания – Сибирская Дорога!
    Всем было ясно, что на Волге, этой большой Русской Дороге долго не продержаться. Все больше в речных караванах пушек, царской и воеводской стражи. Все смелее огрызаются простые купцы. У всех сейчас находятся стволы малого и большого калибра.
    Царским людям Волга самим нужна, и разбойничкам на ней скоро только боковое место останется – по берегам на суку висеть.
    А тут – Сибирь! Мало, что сама Сибирь интересна, всего в ней полно, кроме порядку, - сплошная мутная водица – нашим карасям родна сестрица. Но и Дорога Сибирская пока без хозяина! Богат, велик будет тот, кто поставит свою стражу на Сибирской Дороге!
    Сибирская Дорога по рассказам странников, и вот еще по словам Ермака – это проход в Уральских горах. Есть там место, где Камень расступается и стелется узкой долиной. В этой долине начинаются две реки. Одна река – Серебряна – к нам течет, в Чусовую, Каму, Волгу. А друга-то река…
    - Золотая?!
    - Нет, - Тура – течет прямо в Сибирь.
    Протекает Тура всю Сибирь до самого моря. А море то лежит до неба, и в небо переливается. Оттуда на небе и вода берется – для дождей и снега.
    Вот в такую физику верилось легко. В такие чудеса поверить – это по-нашему, по-русски. Должна ж быть у нашего человека отдушина? А то все деньги, да деньги, тяжкий труд, глупый расход, нелепая пьянка, безрадостное похмелье. Хотелось чего-то светлого и сладкого.
    И сладкое на свете есть! Это проверено, братцы!
    Недавно пришел снизу и прибился к шайке Пана Матвей Мещеряк с друзьями. И рассказал Матвей, что по берегам Хвалынского моря у тамошних басурман есть замечательная сладость – «Халява»! Ничего более вкусного хлопцы Мещеряка в жизни не пробовали. Небесный нектар! Халявы этой в Дербенте, Фарабаде, в любом ауле прибрежном – навалом и почти задаром.
    Невероятный сказ подтвердился. Когда по последней осенней воде пыталась протиснуться на север галера из Астрахани, ребята Пана очень легко зазвали ее погостить. Мещеряк только глянул на прибывший товар, сразу закричал – «Халява!», и указал на бочки с желтой массой подозрительного вида. Но попробовали, - здорово! – райское наслаждение!
    Так может, и про Сибирь не сказки? Чего ж тогда мы сидим?
    Короче, на призыв Ермака двигать к Строгановым никто возмущенно не заворчал. Старые вожаки тоже против не высказались. Им-то подавно нужно было отсюда убираться. На них уж и розыск готов, и место это известно, и погода для сыщиков подходящая наступает. Можно не дождаться адских котлов, а прямо здесь увариться.
    - А что за человек этот Семен Строганов, не царский ли подсыльный? – волновались скептики.
    - Нет, - уверял Ермак, - нормальный мужик, честный купец, хоть и имеет от царя жалованную грамоту на Сибирь.
    Получалось неплохо. С одной стороны – прямой случай «замириться», войти в тихую, безгрешную жизнь, с другой – не противно идти на такую службу. Не к казанскому наместнику, не к пермскому воеводе, не к попам, не к царю. Купец – он как бы наш, свойский брат. Сколько мы его лавливали? Да и промысел купеческий сродни нашему – не без хитрости,  не без проворства. В общем, уговорил, атаман!
    На всякий случай Ермак закончил свое выступление обтекаемой фразой, что я, мол, по-любому ухожу, хоть и в одиночку. А вам, казаки, воля вольная – хотите, тут оставайтесь, судьбы дожидайтесь, хотите, пойдем вместе ее искать. Вот прямо завтра и отчалим.
    Ну, завтра – не завтра. А послезавтра, 21 апреля 1579 года, когда задул низовой ветерок, за Ермаковым стругом поплыли стаи чаек, тяжелых лодок, и всякой водоплавающей посуды неизвестного производства и наименования. Как потом выяснилось в Чусовом, весь флотский экипаж насчитывал 540 человек. Плюс еще один - Ермолай Тимофеевич.
    Семен закончил доклад
    Грозный поспрашивал о деталях: Ермака ли он посылал на разведкуСибири? – Ермака. – Далеко ли разведали? – До устья Серебряной. – Каков там путь? – Путь водный, для небольших судов – легкий; встречались сибирские всадники, кричали, грозились, так Ермак их своим криком распугал.
    И уже хотел Иван сразу объявить поход, но Мелкий Бес его удержал.
    - Давай, батяня, в думе подумаем. Нам тут при боярах да попах твои дела яичные обсуждать неловко!