При смене эпох принято подводить итоги: как мы потрудились в отчетный срок, сколько гор своротили, как у нас было раньше и как стало теперь. Куда мы двинемся далее.
    Отец-Историк констатирует пограничную ситуацию двояко. С одной стороны, церковь очень прилично разрослась, возвысилась, заматерела, преодолела внутренние шатания, практически покончила с жидовствующими и влиянием Константинополя.
    С другой стороны, гуманитарного результата оказалось ноль. Вернее, он обнаружился с минусом. В городах исчезли последние учебные заведения, так что многие приходские попы, - и это в Москве! - не могли перечислить 12 апостолов. У нас в младших классах, самый закоренелый троечник тяжким усилием воли выжимал-таки 100 псалмов таблицы умножения, 15 союзных республик мы знали назубок, в конце школы членов Политбюро выдавали на одном дыхании! – а эти, с позволения сказать, идеологи, властители душ наших, не могли Христова брата Иакова отличить от сапожника Яшки.
    Зато монастыри распространились необыкновенно! Фактически, возникла целая страна, с самодостаточной экономической системой, населением, территорией, конституцией. Архиереи содержали толпы придворных: у Новгородского владыки их было 126, в Троицко-Сергиевой лавре приживалось до 700 человек одной братии, а уж прихлебателей всяких толкалось несчетно – «целые стаи», - не выдерживает скромный наш Историк. Жизнь бурлила! «Архиерейские дома, монастыри, приходские церкви отдавали деньги и хлеб в рост и прибыль». Ставка была обычная – 10%. Царь Иван Васильевич растерянно спрашивал у Стоглавого Собора: «согласно ли с Божественным Писанием» это ростовщичество? Давайте будем без процентов в долг давать нашему народу?! «Давайте», - отвечали соборные сидельцы. «Сами и давайте», - бормотали про себя.
    Короче, святым отцам было как-то не до Бога, при таком-то расцвете производительных сил. Это они еще про нефть и газ не знали!
    Но церковь, будучи параллельной структурой, не могла пока отгородиться от страны Садовым кольцом. Народ и церковь стали сообщающимися сосудами. В сытые годы церковь впитывала нектар, в голодные кое-что давала на пропитание окрестным голодающим. Так и жили. Князья и цари всегда держали в памяти церковную кубышку и в военных ситуациях любили ее пощупать. Новгородский владыка, например, то и дело вынужден был формировать целый полк своего имени и под собственным флагом. Еще царь указывал попам, что крымские татары привозят к нам на базар наших же русских пленных для выкупа, а вы их не покупаете! – несчастных увозят обратно, - страшный публичный эффект получается! Попы затянули, что хорошо бы этих пленных выкупать за общественную милостыню, ну и мы часть «полоняничных» денег внесем. Пренебрежение основной функцией христианства – любовью к ближнему - сквозило повсеместно. На словах любовь, конечно, приветствовалась, но на деле – случалась вторично: когда принесены жертвы царю, войне, рабскому труду, абстрактному отечеству и конкретной церковной кружке.
    Неважный нравственный фон усугублялся народным невежеством. Русские люди, вообще-то, очень любили православие, в церковь ходили с удовольствием, яички красили на пасху азартно, но сути, «возвышенных догматов своей религии не понимали». Православную веру мы знали «преимущественно в ее обрядах», которые составляют «внешнюю, видимую, осязательную форму». К этой праздничной, киношной церкви русские показывали «горячую привязанность…, которой не раз изумлялись иностранцы». Вникать в библейские формулы нам было недосуг, а вот действо какое-нибудь поглядеть, - это давай! Чтобы с хоругвями, позолотой, пением и жестами в небо. С раздачей пряников и зелена вина.
    Очень мы любили и юродивых, - полностью больных на голову мужичков и баб. Историк называет их «отрекшимися от собственного разума Христа ради». То есть, шиза не вполне еще накрыла «блаженного», а он уже думает: «Что мне толку с логики и диалектики, буду-ка я дурака валять!». Оно и сытнее выходило: торговцы были просто счастливы, когда придурок тащил что-нибудь с прилавка, - это считалось Божьим благословением торгового места!
    Короче, вы поняли: наша религия – она и была наша, народная, былинная, лубочная. Мы молились непрестанно, толпы в общественных местах крестились волной, со стороны это выглядело красиво. Истовость массовая возникала, как на футболе: скажи на Красной площади, что наш Христос, вообще-то был жид, - порвут! - типа, Ульянова-Ленина обозвать интеллигентом!
    Внешне у нас сформировалась благостная система общественной обрядности, которую доныне некоторые восторженные сограждане именуют Святой Русью. Нам оставалось сделать последний шаг – объявить Христа парнем из Рязани, откреститься не только от Константинополя, но и от Иерусалима, и тогда мы смогли бы построить нечто монолитное, национальное, стержневое. Но не пришлось, Смута помешала!
    Как пустяковый дворцовый переворот смог пошатнуть нашу Святую Русь? Как он завалил ее в клубах дыма и пыли? Что ж мы не встали как один и не ударили крестным знамением на все четыре стороны? Что ж мы не взвыли всероссийский отченаш?
    А дело оказалось не в обрядности. Мы на первомайские и ноябрьские демонстрации тоже с удовольствием ходили, там тоже колбасу и лимонад с пивом продавали, а вот же никто не вступился за родную советскую власть?! Хоть и была Русь Свято-коммунальная восславлена безмерно. Но сгнила она в душах наших или не было ее там никогда…
    Форма и содержание жизни вошли в глубокое, антагонистическое противоречие, сцепились в смертельной схватке, и на вершине всенародной кучи оказался, - правильно! – царь.
    Иван Васильевич Грозный, - венец эпохи, могильщик династии, представлял собой «образец благочестия и вместе порочности».
    Он «был величайшим ревнителем церковных уставов» и обрядов, ходил в монашеской одежде, свою опричную сволочь рядил в рясы, молился без остановки, ежегодно брел по ближним и дальним монастырям, сам бил в колокол, вслух читал подручной братве жития святых. Лоб его был в синяках и шишках от ударов в пол.
    Но вот, досада! В душе его от этих упражнений не возникло «ничего не только христианского, даже человеческого, ни искры христианской любви, чистоты, справедливости. Как лютый зверь, - стонет Историк, - жаждал он крови человеческой, услаждался пытками и страданиями своих несчастных жертв, … предавался самому грубому невоздержанию, самому безобразному распутству…» - и т.д. и т.п. без конца и передышки.
    Выходит, то ли молитвы Грозного были лживы, то ли Бес, засевший в нем, пересиливал Бога, что как-то обидно нам, святороссиянам.
    Такие же парадоксы корки-подкорки отмечались и в эшелонах церковной власти. Иностранцы, не врубаясь в наши дела, пишут домой шифровки, что русские попы - самые благостные попы в мире, самые набожные, представительные, благочестивые. Однако, Историк честно отвергает эту вражескую клевету: наш среднестатистический поп – такой же двусторонний пятак – пятьдесят на пятьдесят. Все у него, как и ныне: откаты, взятки за поставление в чин, блуд, многоженство, содержание наложниц, вымогательство, захват земель, алчность карьерная и простая, - денежная. И пьянство, конечно, куда ж без него. И еще – должностные злоупотребления сплошным потоком: венчание всех со всеми без ограничения числа и родства, нарушение любых служебных регламентов за деньги, бесчинное поведение на людях и в церкви…
    А нам это было в кайф! Поповская драка в алтаре почище боя за чемпионский пояс получается, тем более, - при отсутствии телевизора. Плохо только, что наивные люди русские, как зоопарковские обезьяны, копировали поведение высших существ. «Видя грубые и жестокие поступки с ними всех должностных лиц и других начальников, они так же бесчеловечно поступают друг с другом». Самый последний крестьянин становится домашним тираном, грабежи и убийства происходят средь бела дня, никто и никогда не приходит на помощь жертвам. «Блуд, прелюбодейство и даже содомский грех весьма распространены в народе, да и во всех сословиях»… Историк продолжает перечисление русских ужасов еще на двух страницах, и я вздрагиваю от мысли, что не только библии научили нас древние греки…
    Содомо-гоморрская Святая Русь далее развиваться не могла. Слишком враскоряк шли официальные лозунги и повседневная правда бытия. Там, где доброкачественная эволюция не выходит, случаются злокачественные революции. Наша страна такова и есть, - чем превращаться в долину соляных столбов, мы гуляем до тла!
    С воцарением легкого на голову Федора Иоанновича перспективы царства были таковы. От старой династии, кроме больного царя, оставались сущие объедки – больной же царевич Дмитрий да позапрошлые Рюриковичи, типа Шуйских, мечтающие о власти вполне отвлеченно. Следовало либо из этих выбирать, - лелеять агонию, либо подыскивать что-то здоровое. Хотя бы физически неповрежденное.